Тайны смерти русских писателей

«А мы дома с шампанским ждем[239]. Видим, едут Мартынов и князь Васильчиков. Мы к ним навстречу бросились. Николай Соломонович никому ни слова не сказал и, темнее ночи, к себе в комнату прошел, а после прямо отправился к коменданту Ильяшенко и все рассказал ему. Мы с расспросами к князю, а он только и сказал: «Убит!» — и заплакал. Мы чуть не рехнулись от неожиданности; все плакали, как малые дети. Полковник же Зельмиц, как услышал, — бегом к Марии Ивановне Верзилиной и кричит:

— О-то! Ваше превосходительство, наповал!

А та, ничего не зная, ничего и не поняла сразу, а когда уразумела, в чем дело, так, как сидела, на пол и свалилась. Барышни ее услыхали, — и что тут поднялось, так и описать нельзя. А Антон Карлыч наш кашу заварил, да и домой убежал. Положим, хорошо сделал, что вернулся: он нам-то понадобился в это время.

Приехал Глебов, сказал, что покрыл тело шинелью своей, а сам под дождем больше ждать не мог. А дождь, перестав было, опять беспрерывный заморосил. Отправили мы извозчика биржевого за телом, так он с полудороги вернулся: колеса вязнут, ехать невозможно. И пришлось нам телегу нанять. А послать кого с телегой и не знаем, потому что все мы никуда не годились и никто своих слез удержать не мог. Ну и попросили полковника Зельмица. Дал я ему своего Николая, и столыпинский грузин с ним отправился. А грузин, что Лермонтову служил, так убивался, так причитал, что его и с места сдвинуть нельзя было. Это я к тому говорю, что если бы у Михаила Юрьевича характер, как многие думают, в самом деле был заносчивый и неприятный, так прислуга бы не могла так к нему привязываться.

Когда тело привезли, мы убрали рабочую комнату Михаила Юрьевича, заняли у Зельмица большой стол и накрыли его скатертью. Когда пришлось обмывать тело, сюртук невозможно было снять, руки совсем закоченели. Правая рука, как держала пистолет, так и осталась. Нужно было сюртук на спине распороть, и тут мы все видели, что навылет пуля проскочила…»

Как видим, это свидетельство противоречит и словам слуги поэта, и воспоминаниям Васильчикова, и рассказам о том, что Глебов все время до прибытия телеги держал голову Лермонтова у себя на коленях. Но следующие сведения вообще делают его ничтожным.

«Отец мой [А. Г. Сидери[240]], идя с докладом об этом происшествии к коменданту, зашел по дороге к Верзилиным и сообщил им об этом (он уже был женихом моей матери). Все в доме были взволнованы. Вдруг вбегает сильно возбужденный Лев Сергеевич Пушкин, приехавший на минеральные воды, с волнением говорит: «Почему раньше меня никто не предупредил об их обостренном отношении, я бы помирил…»

Отец мой [А. Г. Сидери] доложил об этом [о дуэли] коменданту. Комендант полковник Ильяшенков, человек старый, мнительный, почему-то не велел разглашать об этом. Тело лежало за городом, у подошвы горы Машука, на месте дуэли; было очень жарко в июле, а особенно на Кавказе. Пока тянули медленно дознание, труп уже значительно распух, и при вскрытии чувствовался сильный запах. Затем Мартынова арестовали…

Несмотря на несимпатичный характер Лермонтова, все его жалели, а Мартынова все обвиняли и были сильно возбуждены против него, говорили: «Стрелять-то не умел, а убил наповал». Вот и все, что я могу сообщить, если не очевидец, то все-таки как человек, слышавший от очевидцев, своих родителей». Это из «Сообщения отставного полковника Леонида Ангельевича Сидери о кончине М. Ю. Лермонтова».

Большинство исследователей сомневаются в свидетельстве Сидери, поскольку медицинское освидетельствование покойного было произведено визуально, без вскрытия, ординарным врачом Пятигорского военного госпиталя. Да и большинство свидетелей утверждают, что останки поэта были привезены в Пятигорск около 11 часов ночи 15 июля. Объективным подтверждением этого стал бы факт, что ко времени привоза Лермонтова домой у покойного уже началось частичное окоченение. Но в целом все свидетельства столь сомнительны, что мы просто не станем уходить в подробности, а примем на веру документы следственной комиссии.

16