Тайны Старого и Нового света. Заговоры, интриги, мистификации

Ныне даже во Франции имя Корнелиуса Герца мало кому известно, кроме профессиональных историков. А между тем в конце прошлого века об этом низеньком, коренастом человеке с мясистым носом, хитрыми глазами, вкрадчивой речью прирожденного актера писала вся французская и иностранная печать. Каждое его действие подвергалось самым немыслимым истолкованиям, от связи с ним зависела политическая карьера наиболее влиятельных руководителей буржуазных партий, парламентариев и министров. Сколько было попыток представить его — этого типичного беззастенчивого хищника, точного слепка породившего его общества наживы — за некое исчадие ада, этаким демоном зла, которого будто бы отделяла пропасть от обычного добропорядочного буржуа!

Родившийся в 1845 году в эмигрантской семье в Безансоне, Герц в пятилетнем возрасте был увезен родителями в США, где получил какие-то начатки медицинского образования. Уже американским гражданином он вернулся на родину, участвовал в качестве полкового врача в войне против Пруссии, был награжден орденом Почетного легиона. После войны Герц возвратился в США, закончил медицинский институт в Чикаго (или просто купил диплом врача — такая торговля была тогда обычным способом пополнять институтскую кассу), женился на дочери фабриканта. Занявшись медицинской практикой, Герц, однако, вскоре проявил себя совсем в другой области — мошенничестве. Избегая расплаты за эти «художества», а еще в большей мере расплаты с многочисленными кредиторами, он исчез из поля зрения, вынырнув через некоторое время в Париже. Дебют американского врача без особых средств в роли изобретателя и предпринимателя оказался малоудачным, хотя он угадал выгоднейшие сферы приложения капитала: эксплуатацию только что сделанных тогда важнейших изобретений — телефона и электрического освещения. Первые неудачи не охладили пыла Герца, настойчиво пробивавшего себе путь к большим деньгам. Одной из причин невезения было отсутствие достаточных политических связей, которые обеспечили бы помощь администрации, чем поспешили воспользоваться конкуренты.

Наученный горьким опытом, Герц обзаводится влиятельными друзьями; в их числе лидер радикалов Жорж Клемансо. В финансировании его газеты «La Justice» («Справедливость») Герц принимает деятельное участие как близкий человек и единомышленник; это ведь куда лучше, чем грубая взятка, которую отверг бы Клемансо. Да и самого Герца — этого будто сошедшего со страниц бальзаковского романа героя наживы — было бы упрощением считать просто преуспевшим биржевым пройдохой. Нет, это был проходимец другого калибра, авантюрист с размахом, созданный из того же материала, из которого делаются крупные воротилы банков и биржи. Алчность, беспощадность дельца совмещались у него временами с политическим честолюбием и умением заставить других поверить в серьезность своих радикальных убеждений. Герцу была очень присуща страсть позабавиться, поиздеваться над своими достойными сподвижниками по походу против карманов вкладчиков, над грабителями-финансистами и продажными политиканами. Герц умел вкрасться в доверие. Одно время ему искренне верили даже Клемансо (его было совсем не просто провести) и Поль Дерулед, позднее обвинявший Клемансо в связи с Герцем. Он умел инсценировать и принципиальность, например, отказался участвовать в политической кампании буланжистов, чем заслужил глухую ненависть некоторых из них.

Во второй половине 80-х годов Герца уже знает «весь Париж» политиков и парламентариев. Его, как родного, принимают у президента Греви, зять которого торговал орденами. По рассказам одного современника, Герц подкупал депутатов, чтобы заставить военного министра Фрейсине под угрозами неблагоприятного вотума в палате депутатов передать новоиспеченному миллионеру контракты на выгодные поставки для армии. Понятно, что такому человеку было нетрудно добиваться все более высоких званий в списках Почетного легиона. Когда в 1886 году дело дошло до получения там высших чинов, заокеанские газеты ехидно напомнили о мошеннических операциях Герца в США. Однако писания американской прессы получили весьма слабый отзвук в Париже; да и вряд ли янки стоило поднимать большой шум — разве в их недавней истории не было случаев, когда лица, уличенные в самых грязных аферах, сохраняли свои вице-президентские или министерские кресла, не говоря уже о других менее видных постах?