Тайны темной стороны

      Признаться, я стараюсь не лезть в психиатрию. Многие люди, находящиеся на излечении лично мне кажутся вовсе не больными, а просто неординарными, а ставить под сомнение диагноз профессионалов мне кажется неэтичным. Собственно, эти соображения я ей и высказал, однако она настаивала на том, что здесь совсем другое дело и неэтичным является как раз мой отказ в участии. Я не отказывался, но сообщил, что скоро должен уехать и поэтому предложил перенести разговор на момент моего возвращения. Нет, она была решительно против! Она требовала немедленных действий сегодня же и сейчас же. Что ж, я не возражал: человеку, в таком состоянии нужно дать выговориться, а дальше – «как карта ляжет».

Она назвала его дату и время рождения, рассказала о себе, помню, у нее еще была немного необычная фамилия, но я уже не помню какая именно. Она рассказала, что в последнюю неделю ее друг был страшно занят, не звонил, даже ночевал на работе и это, собственно, и подорвало его здоровье, так она считала.

Вскоре мы попрощались, и я повесил трубку, в надежде поскорее вернуться к своей приятной предпоходной суете. Но все было значительно сложнее. Почти сразу же после разговора я понял, что это не просто случай «один из многих». Дело в том, что у меня все словно бы стало валиться из рук. Например, когда я зашивал карман на рюкзаке, я сломал все крупные иглы. Пытаясь поставить резиновую латку на днище байдарки, я перевернул банку с клеем, и подобные мелочи происходили на каждом шагу. В общем, я понял, вся эта цепочка мелких неприятностей – не случайность, и Мир не даст мне пустить этот дело на самотек.

В тот же вечер я позвонил ей снова, и наш разговор был уже всерьез. Меня интересовало все, что касалось его жизни, особенно в последнее время. Я расспрашивал ее о его предках и тех местах, где они жили. Словом, меня интересовало все. Однако она ничего толком не знала, и чувствовалось, что ей от этого передо мной очень неудобно. Почти на каждый мой вопрос она отвечала тихо и как-то грустно: «Извините, мы об этом никогда не говорили», – или – «Вы знаете, он мне ничего такого не рассказывал». Однако я все-таки понял, что он родом откуда-то из России – вроде бы из под Архангельска. В Киеве живет уже долго, наверное, лет пять или семь.

На следующий день мы договорились навестить его в клинике. Нас пустили без особых церемоний, и более того – даже провели длинными лабиринтами угрюмых желтых коридоров, наполненных до самого потолка какой-то вязкой дурно пахнущей грустью, перемешанной пополам с безысходностью.

Почему, попадая в больницу, всегда хочется умереть? Почему больничная печаль так агрессивна? Она липнет, проникает сквозь одежду, разъедает ноздри несъедобными запахами кухни, делает руки брезгливыми к дверным ручкам, а ноги стыдливыми на псевдочистых полах: «Не наследить бы!..» Стыдно, но не сострадание стучится в эти минуты в висках, а противная, эгоистичная мысль: «Не приведи, Господи!»

Мы ступили за дверь иного иллюзорного мира, который был, наверное, счастливее нашего. Точнее, здесь было шесть таких миров, спокойных и загадочных, не проявляющих к нам ни малейшего интереса.

– Вот он, – сказала женщина, кивнув головой, хотя интуиция мне подсказала и так. Это был вполне средний молодой человек, наверное, умный, с хорошим добрым лицом, еще не тронутым безумием.

– Что ты ищешь? – спросила она, дернув его за плечо.

– Та шаблю вкралы.

Он метался в поисках неизвестно чего, переворачивая матрац, заглядывая во все углы, под кровать, и уже, наверное, в пятый раз, отодвигая тумбочку.

– Какую саблю?

– Да шаблю мою. Ще учора була, а вночи хтось вкрав. Вжэ всэ пэрэшукав. То, мабудь, жид-шинкар мене напоив, а потим вкрав…

– Ваня, что ты говоришь?– она заплакала.

– А ты хто, панночко? – спросил он, явно ее не узнавая.

Взгляд его начал мутнеть и стал беспокойно блуждать по стенам и потолку. Неожиданно он сел, схватил голову ладонями и затянул какую-то заунывную, видимо, казацкую песню.

– Пойдемте, – сказал я, поскольку было уже все ясно и нужно было еще поговорить с врачами.

Доктор нас встретил очень любезно, разговаривал долго и терпеливо. Из его рассказа я понял, что здесь налицо, безусловно, шизофрения с выраженной психопатической продукцией и бредовыми интерпретациями, суть которых состоит в том, что больной воображает себя, судя по всему, запорожским казаком. Он часто поет казацкие песни, рассказывает о битвах с турками и тому подобное. Интересно, кстати, что его рассказы отличаются очень высокой исторической точностью. Кто-то из аспирантов заинтересовался и проверил то, о чем говорил Иван. Так вот совпадали не только даты, но даже и имена некоторых казацких предводителей, известные даже не всем специалистам. Да и вообще, он ведь родом из России, украинский не изучал, а говорит сейчас, в основном по-украински и при этом довольно чисто. «Что ж, в человеке много загадочного», – подытожил доктор, смущенно пожав плечами. Он, видимо, полагал, что вести такие разговоры ученому его уровня совсем уж не к лицу.