Тайны Торнвуда

– Какое теперь это имеет значение? Слишком много времени прошло. Перестаньте переживать из-за Сэмюэла Риордана – что он сделал или чего не делал. Торнвуд теперь ваш, это ваш дом. Не позволяйте прошлому выгнать вас отсюда.

Он был прав – это не должно иметь значения; бесполезно раскапывать факты, которые слишком глубоко похоронены. Я все пыталась отказаться от расследования. И терпела поражение.

Пусть Айлиш погибла, а Сэмюэл давно умер, но для меня они стали реальными. Такими реальными, что я, закрыв глаза, могла чувствовать сладкий аромат роз, слышать звонкий смех молодой женщины, гулявшей по саду, и видеть – так ясно, что у меня слезились глаза, – высокого мужчину, ссутулившегося в беседке, его ангельское лицо, освещенное дьявольской усмешкой.

– Далеко идти… до оврага, я имею в виду?

– Он на северной границе, деточка. Назад, в сторону города. Граничит с Национальным парком, отсюда минут тридцать-сорок пешком. Почему вы спрашиваете?

– Ну я планировала пойти с Бронвен на холмы, посмотреть то цветочное место, о котором вы мне говорили. Боверово ущелье, так? Но теперь мне больше хочется посмотреть этот овраг. Возможно, я пойду туда. В это время года освещение идеальное. Могут получиться по-настоящему красивые фотографии заката.

Хоб положил на подоконник деревянный молоток.

– Сейчас в овраге почти не на что смотреть. Чтобы увидеть цветы, придется подождать до весны. Если вам нужны фотографии, то лучше вам с Бронвен выбрать Боверово ущелье. Там лучше вид, и оно безопаснее. И идти тоже меньше, всего двадцать минут.

– Безопаснее?

Рядом с пустым оконным проемом принялся виться шершень, проплывая туда-сюда, вероятно разведывая место для гнезда. Хоб взмахом прогнал его.

– В овраге произошло несколько несчастных случаев, это место хорошо известно своей опасностью: оползнями, провалами почвы, падением деревьев после сильных ливней. – Он смерил меня взглядом. – Вы должны предостеречь Бронвен, сказать ей, чтобы не бродила по бушу одна. Вы же знаете, каковы дети, они забывают обо всем на свете, когда занимаются тем, что им нравится. Вы сделаете это, Одри? Скажете ей?

За окном свистели птицы и гудел шершень, но тишина в ванной комнате – хотя она длилась не более секунды – была взрывной.

– Вы не находите странным, – задумчиво проговорила я, – что Айлиш и ее внучка Гленда Джермен погибли в овраге?

Хоб смахнул с подоконника дорожку из крошек замазки. Его лицо казалось старым – глубоко прорезано морщинами, внутренний свет померк.

– Как я сказал, деточка, за многие годы на долю этого места пришлось немало несчастных случаев, со всеми провалами земли, падением деревьев и тому подобным. Печальная история с Глендой, очень печальная. Но она не первая, кто сделал там неосторожный шаг.

Меня потрясли горечь и бесконечная скорбь, прорвавшиеся в его голосе.

– Вы хорошо знали Джерменов, Хоб?

Шершень все гудел в тишине, устремляясь к пустому окну, затем отступая, словно в нерешительности. Где-то внизу в саду закричала одинокая птица-бич.

– Ну как? – замялся Хоуб. – Я видел их в городе от случая к случаю, но нет, я не могу сказать, что много с ними общался.

Он отвернулся и принялся вычищать оконную раму. Через некоторое время он скосил здоровый глаз и увидел, что я все еще наблюдаю за ним. Со вздохом Хоб положил инструменты на подоконник.

– Ну не беда ли? Вам исполняется шестьдесят, и память начинает испаряться, как речушка в засуху. – Он покачал головой и, прошаркав мимо меня, остановился в дверях ванной комнаты и оглянулся. – Забыл в машине этот дурацкий спиртовой уровень, придется еще раз идти. Пожалуй, в итоге я все же выпью вашего холодного напитка, – добавил он. – Думаю, к моменту возвращения я весь потрескаюсь.

Он вышел на заднюю веранду и исчез, спустившись по ступенькам. Я бросилась к окну в гостиной и увидела, как он шел к подсобной дороге напрямик через лужайку.

Герни шарил в заднем отсеке пикапа. Поднял голову, когда подошел его брат. Хоб, сгорбившись, прислонился к автомобилю. Вытащил большой носовой платок из заднего кармана брюк, вытер лицо, высморкался. Герни, должно быть, о чем-то спросил его, потому что Хоб покачал головой, а затем уставился на долину. Герни стоял около пикапа, ломая руки, переминаясь с ноги на ногу. Даже с моего наблюдательного пункта у окна гостиной было видно, как он расстроен. С искаженным тревогой лицом он посматривал то на дом, то на Хоба.

– О Хоб, – прошептала я, – что же такое сейчас случилось?

Сегодня утром, на насыпи, откуда открывался вид на торнвудский заросший сад, Хоб признался в любви к окружающей местности. Он нарисовал картину холмов, покрытых дикими цветами, и рыскающих в поисках добычи доисторических чудовищ, рассказал о своем детском восторге перед давно потухшим вулканом. Он с уважением говорил о здешних аборигенах и, кажется, понимал их связь с этой землей. Мое отношение к нему потеплело после этого, я почувствовала себя обязанной довериться ему, как хотела довериться Кори.

И однако же он только что солгал.