Тайны запретного императора

Эту знаменательную беседу, точнее — ее начало и конец, видели приглашенные в тот вечер во дворец дипломаты. Шетарди писал: «По обыкновению, при дворе был прием в этот понедельник, я увидел, что после многочисленных колебаний, правительница, прошедшая во внутренние покои, велела позвать туда принцессу Елизавету, и лицо последней, по возвращении, казалась расстроенным вследствие только что происшедшего между ними разговора. Моей первой заботой по возвращении как можно раньше домой было предупредить доверенное лицо (вероятно, Лестока. — Е.А.

), чтобы оно явилось ко мне ночью, но эта особа могла прийти только на следующий день и даже довольно поздно. Она сообщила мне, что разговор между двумя принцессами всецело касался меня. Правительница, обрисовав меня в самых мрачных красках, приписала мне множество поступков, для совершения которых мои силы чересчур незначительны…, она заявила также, что решилась требовать от короля моего отзыва с поста, но боится в то же время, чтобы кардинал (Флери. — Е.А.

) …не потребовал предварительно, чтобы его убедили в тех обвинениях, которые взводились на меня, а это затруднило бы тем сильнее, что здесь не в состоянии представить ни малейшего доказательства против меня». Кроме того, правительница якобы требовала, чтобы Елизавета не принимала Шетарди у себя, но цесаревна ей возражала, требуя официально запретить Шетарди посещать ее дворец. Дамы заспорили, «правительница, оскорбленная таким сопротивлением, приняла тогда высокомерный тон, и принцесса, в свою очередь, повысила до некоторой степени свой голос, но настолько, насколько ей подобало это сделать, на этом они и расстались обе раздраженные до того, что и я это заметил» [445]

.

Как видно из этого текста, Шетарди был интересен только он сам и разговор вокруг его персоны. Впрочем, может быть, что посланец цесаревны умышленно утаил другие подробности разговора: о письме Совплана, идее ареста Лестока и т. д. Позже, в донесениях уже после переворота, Шетарди сообщал то, что мы встречаем у Манштейна: во время этого разговора правительница сказала о письме из Бреславля с предупреждением о замыслах Елизаветы, «а главное, — продолжала Анна Леопольдовна, — она должна немедленно арестовать хирурга Лестока, правда, она нисколько не верит этому письму, но надеется, что в случае, если помянутый Лесток будет найден виновным, принцесса Елизавета ничего не будет иметь против того, что он будет лишен свободы. Принцесса Елизавета отвечала на эту речь с довольно спокойным и твердым видом заявлениями о верности и возвратилась к прерванной карточной игре. Однако сильное волнение, замеченное на лицах этих двух особ, дало повод подозревать, что беседа должна была касаться обстоятельств крайне важных» [446]

.

В итоге надо признать, что Манштейн довольно точно отразил суть знаменательной беседы. Оценивая ее результаты с точки зрения интересов Анны Леопольдовны, надо отметить, что правительница допустила две ошибки. Во-первых, она выдала Елизавете намерение власти арестовать попавшего под «супсон» (подозрение) Лестока, во-вторых, она поверила слезам цесаревны и решила, что вернула тетушку на путь истинный. Это подтвердил на допросе 1742 года Остерман, сказавший, что после встречи и разговора правительницы с цесаревной Анна Леопольдовна «прислала о том ему, помнится, чрез графа Левенвольде, сказать, что (цесаревна) изволила объявить, что (она) о том деле ничего не изволит ведать». Как сообщает Манштейн, «в вечер, предшествовавший революции, супруг ее сказал ей, что он получил новые сведения о поведении царевны Елизаветы, что он тотчас же прикажет расставить на улицах караулы и арестовать Лестока. Великая княгиня не дала ему исполнить этого, ответив, что она считала царевну невинной, что когда она говорила с нею об ее совещаниях с де ла Шетарди, последняя не смутилась, очень много плакала и убедила ее» в своей невиновности [447]. Доверчивость и та самая искренность, проявления которой Елизавета считала недостатком воспитания правительницы и неумением жить, дорого обошлись Анне… Сама же цесаревна, в отличие от правительницы, жить умела: лгала, притворно плакала, изображала из себя очерненную врагами невинность и своей цели достигла — ей поверили.