Неумело выругавшись, граф хотел было уже погасить спичку и предаться отчаянию, как вдруг заметил на стене оборванный листок с объявлением. Он протянул руку и решительно рванул обрывок на себя. К счастью, обрывок был защищен от снега выступом стены и даже не намок. Не Бог весть что, но выбирать не приходилось.
Однако прежде, чем скрутить самокрутку, граф по привычке бросил взгляд на само объявление. Оно неожиданно тронуло его до глубины души.
«Поэтическіе и музыкальные вечера въ салонѣ Зои Пельцъ, – гласило написанное от руки печатными буквами. – Завораживающая атмосфера подлиннаго искусства, утонченности и благородства».
Больше всего удивило Обольянинова не содержание объявления: он давно подозревал, что среди большевистского безумия и террора сохранились люди, которые верили в утонченность и благородство, и которым все еще нужна была поэзия и музыка… Гораздо больше его тронуло, что объявление было написано старой орфографией. «Поэтическіе и музыкальные вечера въ салонѣ Зои Пельцъ…»
Он посмотрел адрес – это было совсем недалеко. В задумчивости свернул самокрутку. Конечно, соблазн был велик. Там наверняка тепло и светло, там можно будет отогреться и, может быть, даже попасть в привычную атмосферу… как это там в объявлении – утонченности и благородства? Не исключено, что там будет Ахматова или даже Блок. Впрочем, они ведь, кажется, живут в Санкт-Петербурге – он так и не выучился именовать город святого Петра грубым словом «Петроград». Впрочем, неважно. Пусть не Блок и не Ахматова, пусть даже только Брюсов и Бальмонт. Но все равно, люди интеллигентные, хотя, конечно, добрыми христианами их не назовешь. Как там писал этот безумный жрец искусства? «Хочу, чтоб всюду плавала свободная ладья, и Господа, и Дьявола хочу прославить я…» Ну уж это, конечно, безобразие полное – ставить в один ряд Создателя и Сатану. Впрочем, он хотя бы не отрицал их существования, большевики же упразднили обоих. Нет, пусть, пусть даже Брюсов, лишь бы не эти кошмарные Маяковский с Есениным. «Господи, отелись…» – что может быть чудовищнее и кощунственнее?
От негодования граф едва не плюнул, но вовремя вспомнил, что во рту у него тлеет самокрутка. В его положении плеваться было бы недопустимой роскошью. Вместо этого он затянулся поглубже смрадным дымом, который давал самосад. Немного потеплело во рту и в бронхах, но в других местах стало еще холоднее. Вдруг он понял, что совершенно не чувствует пальцев на ногах. Пролетарские ботинки, отчаянно просившие каши вот уже несколько месяцев, не могли согреть его многострадальные дворянские ноги.
Видимо, все-таки придется идти к мадам Пельц. Вероятно, за вход потребуют денег. В таком случае можно будет объяснить им свои печальные обстоятельства. Я, изволите ли видеть, граф Обольянинов, уволенный с должности дворника и совершенно не имею никаких средств… Что-то в этом роде. Должны понять, иначе чего стоят все их слова об утонченности и благородстве. С другой стороны, могут и на смех поднять. Ну, и черт с ними в таком случае, хотя бы несколько минут погреюсь. Доберусь в два счета, документы у меня в порядке, кто станет проверять бывшего конюха?
Так решил граф и тут же отправился по указанному адресу. Впрочем, двинувшись с места, он едва не упал – пальцы на ногах по-прежнему не чувствовались. Ну, уж это совсем никуда не годится, господа, не хватало еще ноги отморозить! Гангрена – дело неприятное, и, главное, совершенно несвоевременное. Чем, в таком случае, он будет зарабатывать на жизнь? Демонстрировать отрезанные ноги? Но, простите, после войны инвалидов и так полно, отрезанными ногами тут никого не удивишь. Хотя, впрочем, граф без ног – это, вероятно, может пройти по разряду экзотики, вроде летающего слона. В крайнем случае, будет повод выйти на паперть. Мсье-дам, подайте что-нибудь на пропитание графу, сочувствующему борьбе рабочего класса против его собственных цепей… Ах, какой стыд! А, впрочем, кажется, стыд нынче тоже упразднили, вместе с Богом и Сатаной.
И граф вошел в поднявшуюся метель, легкомысленно насвистывая «Хочу, чтоб всюду плавала» на манер какого-то чарльстона – хотя, кажется, не попадая в размер.