Тайный дневник Михаила Булгакова

– Он, как бы это помягче выразиться – очень осторожный человек. Устроить с ним частную встречу будет крайне непросто. Он страшно боится чрезвычайки и живет анахоретом, ни с кем не общаясь за пределами службы. Вы, конечно, можете попробовать захватить его врасплох – так же, как захватили меня. И он даже наобещает вам всего, но после разговора немедленно побежит ябедничать начальству. А шум, как я понимаю, совершенно не в ваших интересах.

Нестор Васильевич согласился: шум не в наших интересах. Некоторое время он размышлял, постукивая пальцами по крышке стола, потом весело поглядел на Конкина.

– Ну, как говорил Фрэнсис Бэкон, – если гора не идет к Магомету, то Магомет сам пойдет к горе. Вы можете устроить нам с Ганцзалином пропуска в МУР?

– В каком качестве? – удивился Михаил Владимирович.

– Например, как свидетелям по делу. Одному из тех дел, которые вы расследуете. В этом случае вы ничем не рискуете, просто добавите пару коротких допросов в материалы следствия.

– Это можно, – немного поразмыслив, сказал Конкин. – Для Карла Петровича я готов на многое, тем более – на такую мелочь. Я вам выпишу повестки, а там уже действуйте на свой страх и риск.

* * *

Старший следователь московского уголовного розыска Иван Андреевич Сбитнев сидел на своем рабочем месте и невыносимо мучился животом. Между нами говоря, прекраснейший был человек Иван Андреевич, просто великолепный, другого такого не найти, пожалуй, во всем угрозыске. Да что угрозыск – и в ЧК такого хорошего человека найти трудно, хотя там, как известно, работает публика, способная украсить собою любое ведомство или организацию – вплоть до Красной Армии и начальника ее, наркомвоена товарища Троцкого Льва Давидовича. А какой необыкновенный человек Лев Давидович, это никому рассказывать не надо, об этом знают даже меньшевики и левые эсеры, которых все равно скоро придется пустить в расход.

Хотя, между нами говоря, это мы, пожалуй, хватили: Льва Давидовича зря мы сюда приплели, еще бы про Ильича вспомнили, про Владимира то есть Ульянова-Ленина. Нет, до Троцкого, а уж тем более до Ленина Сбитневу было очень еще далеко, то есть как до неба ему было до любого из них, не говоря уже про обоих сразу. Но если не сравнивать с такими выдающимися людьми, а взять для примера разрядом поменьше, то тут уж Сбитнев занимал достойное место и любого мог заткнуть за пояс, не говоря уже про другие места, менее, что ли, пролетарские и более поэтические.

Таким образом, в каком-то смысле Сбитнев был человек будущего. Хотя, как уже говорилось, имелись и у него недостатки – например, боли желудочного происхождения. Ну, что ж, скажете вы, боли и боли, как говорится, и на солнце бывают пятна. К тому же живот у Ивана Андреевича болел только сегодня, а не каждый день по расписанию, как у некоторых товарищей, которые при этом не только стоят на платформе, но даже являются кандидатами в партию. А вот Сбитнев в партию вступить не пытался – и правильно делал. Сами посудите, куда ему с больным животом – и в партию, там, поди, своих больных хватает. Так или иначе, хотя подлое брюхо ныло совершенно нечеловечески, все-таки имелась надежда при помощи своевременной товарищеской критики изжить эту ахиллесову пяту человека, во всех других отношениях безупречного.

Для полноты счастья только поноса и не хватало, тем временем думал про себя Иван Андреевич. Впрочем, на этот счет зарекаться не приходилось, потому что живот болел не просто так и не сам по себе, а как-то уж слишком многообещающе: раз примерно в три минуты там что-то екало и взмывало, а потом еще и обрушивалось вниз с удвоенной силой. При этом все попытки сходить в туалет заканчивались крахом и конфузом, то есть организм категорически отказывался идти по большой нужде, как, впрочем, и по малой.

Конечно, по-хорошему следовало бы отправиться к врачу и с милицейской прямотой пожаловаться на безобразное поведение организма. Но о каких, скажите, врачах может идти речь, если в столице до сих пор не изжиты воровство и бандитизм, и каждый день здесь в ужасных количествах грабят и даже убивают? При том, что убивают не только в разбойных целях, но и на бытовой почве. При этом бытовые убийства совершают не закоренелые преступники, а рядовые сознательные пролетарии. И убивают они, как правило, не каких-то там эксплуататоров, а таких же точно пролетариев, чистых, как слеза ребенка, а в лучшем случае – крестьян, приехавших в столицу спасаться от голода. Почему, вы спросите, происходит такое, прямо скажем, безобразие и вандализм? Очень просто: пролетарии, почуяв, что настала их власть, совершенно перестали стесняться в своих порывах и начали делать то, к чему у них всегда лежала душа и что им не разрешали раньше Уголовное уложение Российской империи и десять заповедей Моисеевых – особенно же за номерами шесть, семь и восемь.