ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК

— Сообщники кто? Известны? Пойманы?

— Известны, — развел руками Филимонов, — давно известны. Король Польский Сигизмунд и примас Краковский. Они ее подослали из мести роду Кошкиных. В пыточных листах все записано. А на Руси сообщников нет.

— Как нет? Вы с ума сошли! А Адашев? А Сильвестр? Покрываете?!

— Тебе виднее, государь, — спокойно поклонился Филимонов, может они и сообщники, но она на них так и не показала.

— Пытать еще!

— Не выдержит, почти не приходит в себя. Так и до казни не дотянем, — Федор затронул любимую ноту Грозного.

— Как не дотянете? Что, не казнить? Да я вам головы поотрываю! Берегите ведьму! Казнить принародно, на Красной площади, согнать всех людей! И сжечь живьем!.. Ее, а не людей, остолопы!

— Опасно, государь. Чумной дым может заразить ваших рабов. Лучше тихо повесить на Болоте, подальше от Кремля.

Грозный топнул в досаде босой ногой. Вот жизнь! Два смерда спорят с монархом, ничего не боятся, и ничего с ними не поделаешь! Правы черти.

Грозный спиной упал в подушки. Обмяк.

— Ладно. Ступайте. Пытайте до рассвета о Сильвестре и Адашеве. Завтра не мучить, погребение пресветлое не осквернять. В воскресенье обезглавить на Болоте. Пыточный лист — в сокровищницу. Потом посмотрю.

Иван повернулся к стене и тонко, жалобно заскулил.

За дверью Ганс-Георг Штрекенхорн неловко крестился, не выпуская из правой руки алебарду. Казалось он совершает церемониальные движения, понятные только ему и Богу.

Глава 29.

Тонкий яд

Филимонов вернулся в гридницу, собрал бумаги, отдал отнести в сокровищницу. Сам пошел к яме. Там, где недавно сидел Федька Смирной, теперь стояли на страже Егор и Иван Глухов. Мария громко молилась по-польски в звездное небо через открытую крышку.

Филимонов, кряхтя, стал на больные колени, склонился к яме.

— Слышь, Мария, я слово сдержал. Пойдем, покричишь до утра. Завтра будешь молиться. А в воскресенье мы тебе легко сделаем...

— А дети?

— Пойдем, пойдем...

«Чумную» вытащили из ямы, повели в гридницу. Тут Егор посадил ее на солому, принес поесть и выпить. Мария налегла на вино, сжимая кувшин забинтованными руками. К полуночи она уже ничего не понимала, и Егор будил ее каждый час, заставляя стенать «от пытки».

Тем временем Смирной сидел в «своей» библиотеке и судорожно рыл книжные залежи. Трактатов о ядах сыскалось три штуки. Один был — полный бред. По нему получалось, что яд любой силы можно изготовить из любого сырья, хоть из святой воды. Нужно только правильно подобрать проклятья. Далее шли обрывки поношений на латыни. Чушь!

Другой автор расхваливал животные яды, рекомендовал трупные вытяжки, чумные срезы и прочие гадости. Особенно хорош считался яд из сушеной печени козла, кормленого чумными бубонами. В это верилось легко. Но где взять бубоны, как заставить козла отравиться? Такой рецепт годился во времена великой Флорентийской эпидемии 14 века. Собственно, оттуда он и происходил.

Третий «том» – смятый греческий свиток — описывал травяные рецепты. Здесь все было понятно, легко переводимо. В конце концов, слово «отрава» у нас происходит от слова «трава», не так ли?

Федор сунул свиток за пазуху и убрался восвояси, — в Сретенский монастырь. С рассветом в Кремле начиналась неприятная похоронная возня, и Смирной не хотел ее видеть. Его уже тошнило от мертвечины и заразы. К тому же он имел полное право на отсутствие. Следствие продолжалось по личному приказу Грозного.

В субботу 10 августа, в день похорон государыни Анастасии Романовны стояла прекрасная летняя погода. Федор шел по утренней Москве и думал, сколь чудесен этот город! Птицы поют раннюю песню, везде высятся древесные кущи, зелень, не поврежденная мягким летом, заполняет пространство между теремами бояр, церквушками и часовнями, деревянными избами обывателей. Позади остались Кремль с безумным царем и страшными подвалами, Красная площадь с кровавым Лобным местом и «ослепительным» храмом Покрова Богородицы, мастерские гробовщиков и воровские ямы. Впереди расстилалась зеленая пастораль. Будто здесь не было горя, смерти, болезней, воровства, предательства. Будто населяли эти красивые места блаженные люди и добрые животные. Казалось, вот сейчас приветливо откроются калитки, и прекрасные дети поведут на пастбище беленьких овечек и рыжих телят. И у каждого рогатого на шее будет золоченый колокольчик, у каждого пастушка – книжка сказок и вишневая свирель.

Вот как хотелось жить! А вы – «пытать!», «казнить!»... — сволочи!..

Федька был молод и легко выбросил из головы ужасы кремлевских ночей, расправил плечи, начал насвистывать. Шел он неспеша, в монастырь не торопился, поэтому попутный старец поспевал за ним следом в сорока шагах.

Старец этот не был подсыльным соглядатаем, не состоял на службе. Это был действительно случайный человек — встречаются и такие в Москве! Старец прожил долгую жизнь, теперь обитал в монастыре, характер имел легкий — с тех пор, как сбросил с плеч тоску о погибшей родне, ужас военной юности, тяжесть нажитых и потерянных денег.