Таис Афинская

— Поэт всегда должен быть впереди, в этом его сущность. Если нечто еще могучее перезрело, омертвело — его надо разрушить, и поэт становится разрушителем, направляет сюда удар осмеяния. Если что-то милое еще слабо, не окрепло или даже уничтожено — его надо создать вновь, влить в него силу. Тут поэт — мечтатель, восхвалитель и творец! Потому у него постоянно два лица, еще лучше, если три, как у Музы. Но горе ему и людям, если только одно. Тогда он сеятель вреда и отравы.

— Осмелюсь возразить тебе, мудрец из Делоса, — бородатый поднял голову, — почему ты говоришь только о поэте? Разве философы не в равной мере ответственны за свои слова?

— Я не говорю о мере, которая равна для всех. Ты знаешь, насколько магия слова и звука сильнее тихого голоса софистов. Власть поэта над людьми гораздо большая, оттого и…

— Я понял, учитель, и опять склоняюсь перед твоей мудростью. Не трать больше слов.

— Нет, я вижу, ты еще не достиг всей глубокой силы поэта, хотя и посвящен Пятью Лепестками Лотоса. Понятие стиха происходит от корня слова «борьба», но поэт в своем другом обличье еще непременно разделяет воюющих. Он примиритель, как велось издревле. Почему так?

Бородатый смущенно растопырил пальцы, выдавая этим жестом, что он из Митилены, и делосец улыбнулся.

— Тогда слушай и ты, Таис, ибо это поможет тебе понять многое. После воцарения мужских богов, пришедших с севера вместе с ахейцами, данайцами и эолийцами, племенами, покорившими пеласгов, «Народ Моря», пятнадцать веков назад беспокойный, самоуверенный мужской дух заменил порядок и мир, свойственный женскому владычеству. Герои-воины заменили великолепных владычиц любви и смерти. Жрецы объявили войну женскому началу. Но поэт служит Великой Богине и потому является союзником женщины, которая хотя и не поэт сама, но Муза.

Новые народы отделяют Солнце от Луны, мужского бога от Анатхи-Иштар, наделяя его полнейшим могуществом, считая началом и концом всего сущего… Ты только что говорил Таис, и правильно, что боги старой религии становятся злыми демонами в новой. Я прибавлю еще, что богини, как владычицы злых чар, все больше оттесняются прочь. Это происходит и на востоке, и на западе, и в Элладе. Вместе с богинями уходит поэзия, уменьшается число и сила поэтов. Я предчувствую беды от этого далеко в будущем.

— Почему беды, могу я спросить тебя, отец? — сказала Таис, до сих пор стоявшая молча.

— Единая сущность человека разрывается надвое. Мыслитель-поэт встречается все реже. Преобладает все сильнее разум — Нус, Фронема, более свойственный мужчинам, вместо памяти — Мнемы, Эстесиса и Тимоса — чувства, сердца и души. И мужчины, теряя поэтическую силу, делаются похожими на пифагорейских считальщиков или на мстительные и расчетливые божества сирийских и западных народов. Они объявляют войну женскому началу, а вместе с тем теряют духовное общение с миром и богами. Расплачиваясь с божеством, они считают, как деньги, свои заслуги и грехи и вместо очищения получают роковое чувство вины и бессилия.

— Когда же это началось, отец? Почему так случилось?

— Очень давно! Когда впервые человек взял в руки инструмент, оружие, создал колесо, он потерял веру в себя и стал надеяться на изобретенные им инструменты, все более отдаляясь от естества и ослабляя свои внутренние силы. Женщина жила по-иному и больше сохранила себя, стала сильней мужчины в душе, в любви и знании своей сущности. Так считают орфики… Но довольно об этом, ночь наступила, пора идти…

Волнение участило дыхание Таис. Она пошла следом за мужчинами через небольшой дворик к каменному пилону, возведенному над уходящей в склон холма галереей. Некоторое время они шли молча, осторожно ступая в темноте. Затем Таис услышала, как бородатый поэт спросил делосского философа:

— Надо ли понимать сказанное тобой, что мы, эллины, несмотря на огромные знания и великое искусство, нарочно не стремимся создавать новые орудия и машины, чтобы не расстаться с чувствами Эроса, красоты и поэзии?

— Мне думается, что да, хотя, может быть, мы и не сознаем этого.

— Мудро ли это?

— Если весь мир идет к разрыву поэта и философа, чувства и разума, к приятию всеразумного и всемогущего, карающего бога, от живой природы — в полисы, под защиту стен и машин, тогда наш путь приведет к гибели.

— Но будет славная гибель! Нас воспоют в веках!

— Ты прав. На тысячи будущих лет Эллада останется прекрасной грезой для всех чего-нибудь стоящих людей, невзирая на все наши недостатки и ошибки! Мы пришли!

Делосец остановился и обернулся к Таис. Гетера замерла. Философ ободряюще улыбнулся и взял ее за руку, что-то шепнув поэту. Тот исчез в боковом проходе, а философ провел Таис в очень высокое круглое помещение, освещенное дымящимися факелами ароматического дерева. Он взмахнул рукой — и тотчас загрохотали невидимые барабаны. Они били громко, ускоряя темп, вскоре грохочущие каскады звуков, обрушиваясь на Таис, заставили ее вздрагивать всем телом, увлекая ее ритмом и мощью. Философ наклонился к афинянке и, повысив голос, приказал:

— Сними с себя все. Сандалии тоже.