Таис Афинская

Быки древнейшего святилища изображались с опущенными низко длинными головами, с громадными рогами, направленными вперед. Они или сходились надо лбом с жутко загнутыми кверху остриями, или же были широко разведены и загнуты наподобие кривых ножей. Без сомнения, это была иная порода, и афинянка подумала, что с этими грозными существами, как бы целиком устремленными в бой, вряд ли успешной стала бы священная критская игра с быками.

Главная жрица остановилась, прислушиваясь. Глубокие низкие, ритмические звучания гипат — крайних струн самого низкого тона в китарах — доносились издалека, переплетаясь с женскими голосами, стонами и криками. Сердце Таис тревожно забилось в предчувствии чего-то ужасного. Жрица подняла с рогатой тумбы факел, зажгла его о тлевшие на жертвеннике угли и вступила в левый проход. Еще один длинный темный, как подземелье, коридор, и Таис очутилась в просторном здании на уровне храмового сада.

Никогда никому не рассказала Таис об увиденном здесь, хотя каждое мгновение навсегда осталось в памяти. В Египте ее потрясли фрески в подземелье Мертвых, изображавшие Тиау, или Тропу Ночного Солнца, — ад египтян, помещенный на обратной, невидимой стороне Луны. Но то были лишь изображения, а здесь, в храме, соперничавшем древностью с каменным зеркалом, необычайные обряды Великой Матери тоже давностью в десять тысячелетий происходили наяву, исполнялись живыми людьми.

Укрепленная напитком Реи, Таис выдержала зрелище до конца. Все четыре ступени невероятного действа прошли перед ее глазами, постепенно проясняя их сокровенный смысл. Корни Земли-Геи и всего на ней обитающего спускаются в бездну хаотических вихрей, беснующихся под Тартаром в ужасном мраке Эреба. Подобно этому корни души тоже поднимаются из тьмы первобытных чувств, вихрями крутящихся в лоне Кибелы. Эти чувства, мрак и страхи нужно пережить, чтобы освободиться от их тайной власти, выпуская на волю перед глазами женщин- одновременно жертв и участниц великого слияния с корнями всей природы в ее облике Ананки — неотвратимой необходимости. Но понимая смысл древних обрядов, Таис не могла принять их. Слишком далеко расходились стремления Урании с темной властью Кибелы-Анаитис.

Поздно ночью, провожаемая черной жрицей, она явилась в свой временный дом, потрясенная, усталая и подавленная. За-Ашт не спала, поджидая госпожу. Глаза рабыни припухли от слез, пораненные ногтями ладони тоже не ускользнули от внимания Таис. Она была не в силах расспрашивать, а повалилась ничком на ложе, отказавшись даже от омовения. И письмо Птолемея осталось непрочитанным до утра.

Таис не удалось уснуть. Финикиянка тоже ворочалась, вздыхала, пока гетера не позвала ее к себе.

— Сядь и расскажи, что случилось. Тебя обидел Ликофон? — За-Ашт молча кивнула, и темная глубь ее глаз загорелась злобой.

— Я позову его, когда настанет день, и попрошу лохагоса наказать тессалийца.

— Нет, нет, госпожа! Он не сделал ничего, и я не хочу больше видеться с ним.

— Неужели? Странный юноша! Ты красива, и я не раз видела, как он смотрел на тебя… ты давала ему еще вина?

— Он выпил чашу залпом, будто плохую воду пустыни. К еде не притронулся и молчал, глядя на дверь, в которую ушла эта ламия, дочь тьмы! Так продолжалось без конца, пока, потеряв терпение, я не выгнала его. И он ушел, не поблагодарив и не попрощавшись, как упившийся просяного пива…

— Вот чего не ожидала! — воскликнула Таис. — Неужели Ламия так сразила его Эросом? Почему? Он смотрел, как ты пляшешь балариту, как гибок твой стан и стройны ноги!

— Ты добра ко мне, госпожа! — ответила финикиянка, сдерживая набегавшие слезы. — Но ты женщина и не поймешь силу черной ламии. Я ее рассмотрела как следует. У нее все противоположно мне.

— Как так?

— Все, что у меня узко, — у ней широко: бедра, икры, глаза, а что широко — плечи, талия, то у ней узко, — финикиянка огорченно махнула рукой. — Она сложена как ты, госпожа, только тяжелее, мощнее тебя! И это сводит с ума мужчин, особенно таких, как этот мальчишка…

— Так он отверг тебя и думает о ней? Ничего, скоро мы поедем дальше, и ламия сотрется из памяти Ликофона… Да, я забыла — ты хочешь остаться? По-прежнему хочешь?

— Теперь еще больше, госпожа! У нас, финикиян, есть учение Сенхуниафона. Оно говорит, что желание уже творит. И я хочу заново сотворить себя!

— И у нас желание, Потос, есть творчество. Неистовое желание порождает или нужную форму, или кончается анойей — безумием. Исполнится время — увидим. Дай мне письмо!

Птолемей посылал привет, просил помнить и ни в коем случае не ехать дальше, пока не явится посланный за ней отряд во главе с его другом. Если придут плохие вести, Таис не следовало оставаться в храме, а со своей охраной из выздоравливающих воинов мчаться к морю, в бухту Исса, всего в пятнадцати парасангах через горы на запад. Там стоят три корабля, начальник которых примет Таис и будет ждать еще полмесяца. Если Птолемей с Александром не появятся к этому сроку, надлежит плыть в Элладу.