Так держать, Дживс!

– Что значит мой «индивидуальный» запах? Не на дейтесь, я не собираюсь поселиться в прихожей, ожидая, когда эта тварь одобрит мой запах.

Я минуту подумал.

– Дживс!

– Сэр?

– Завтра первым же поездом я уезжаю. Поживу за городом у мистера Тодда.

– Желаете, чтобы я вас сопровождал, сэр?

– Нет.

– Слушаюсь, сэр.

– Когда вернусь, пока не знаю. Письма пересылайте к мистеру Тодду.

– Слушаюсь, сэр.

Случилось так, что вернулся я через неделю. Рокки Тодд, приятель, у которого я поселился, большой чудак, он живет один-одинешенек на пустынном Лонг-Айленде, и ему это по душе; но я для подобной жизни не создан. Старина Рокки – превосходный малый, но, проведя несколько дней у него в доме, среди лесов, вдали от цивилизации, я почувствовал, что Нью-Йорк, даже с Мотти в качестве приложения, в сущности, не так уж и плох. На Лонг-Айленде день длится сорок восемь часов; ночью не можешь уснуть, потому что стрекочут сверчки; хочешь пропустить глоток горячительного – топай две мили, желаешь получить вечерние газеты – топай шесть миль. Я поблагодарил Рокки за радушие и гостеприимство и успел на единственный поезд, отходящий из этих забытых Богом мест. К обеду я уже был в Нью-Йорке. Сразу рванул домой. Дживс вышел мне навстречу из своей комнаты.

Я опасливо огляделся в поисках Ролл о.

– Дживс, где собака? Привязана?

– Животное здесь больше не живет, сэр. Его сиятельство отдал Ролл о швейцару, а швейцар его продал. У его сиятельства появилось предубеждение против Ролло после того, как животное укусило его сиятельство за икру ноги.

Сам не ожидал, что эта маленькая новость так меня обрадует. Кажется, я недооценивал Ролло.

Когда сойдешься с ним поближе, в нем открывается уйма достоинств.

– Превосходно! – сказал я. – Дживс, а что лорд Першор? Дома?

– Нет, сэр.

– Вернется к обеду?

– Нет, сэр.

– Где же он?

– В тюрьме, сэр.

– В тюрьме?!

– Да, сэр.

– Вы хотите сказать, в тюрьме?

– Да, сэр.

Я опустился в кресло.

– Почему?

– Его сиятельство напал на констебля, сэр.

– Лорд Першор напал на констебля!

– Да, сэр.

Я старался осмыслить услышанное.

– Но послушайте, Дживс! Какой ужас!

– Сэр?

– Что скажет леди Малверн, когда узнает?

– Полагаю, ее сиятельство не узнает, сэр.

– Но она вернется и захочет знать, где он.

– Полагаю, сэр, ко времени возвращения ее сиятельства срок заключения его сиятельства истечет.

– А если нет?

– В таком случае, сэр, полагаю, было бы разумно немного погрешить против истины.

– Каким образом?

– Если позволите, я бы взял на себя смелость сообщить ее сиятельству, что его сиятельство ненадолго отбыл в Бостон, сэр.

– Почему в Бостон?

– Город, весьма достойный внимания и интереса, сэр.

– Дживс, вижу, вы все предусмотрели.

– Надеюсь, сэр.

– Послушайте, Дживс, а ведь нам с вами сказочно повезло. Не подвернись тюрьма, к возвращению леди Малверн обалдуй Мотти мог бы угодить в дурдом.

– Именно так, сэр.

Чем больше я размышлял, тем более благодетельным мне представлялся этот анекдот с кутузкой. Несомненно, тюрьма давно по Мотти плачет. Только решетка и может его обуздать.

Жаль, конечно, бедолагу, но вообще-то молодому человеку, прожившему всю жизнь в обществе леди Малверн в деревенской глуши Шропшира, тюремное заключение не в новинку. В общем, я снова воспрял духом. Жизнь текла, как это сказано у поэта, будто одна большая сладостная песнь. Недели две все шло так славно и спокойно, что, даю честное слово, я почти забыл о Моттином существовании. Единственное, что никак не налаживалось, – это отношения с Дживсом: он все еще дулся и как-то сторонился меня. Нет, он ничего не говорил, ничего не делал, упаси Бог, но держался как чужой. Однажды, повязывая розовый галстук, я поймал в зеркале его взгляд. В глазах его читалась глубокая печаль.

Внезапно, значительно ранее намеченного срока, вернулась леди Малверн. Я ее не ждал. Забыл, как быстро летит время. Она явилась, когда я еще лежал в постели, потягивал чай и думал о том о сем. Дживс вплыл в комнату и доложил, что проводил ее сиятельство в гостиную. Накинув что-то на скорую руку, я вышел к ней.

Явилась, сидит в том же кресле, как прежде, поперек себя шире. Единственная разница – рот плотно сомкнут.

– Доброе утро, – сказал я. – Вот вы и вернулись. Что?

– Вернулась.

В ее голосе звучали ледяные нотки, на меня будто пахнуло холодным ветром. Наверное, еще не завтракала, подумал я. Для меня самого белый свет озаряется солнечной радостью только после завтрака, и тогда я становлюсь всеобщим любимцем. Если не съем пару яиц и не глотну кофе, я не человек.

– Наверное, вы еще не завтракали?

– Не завтракала.

– Не желаете ли яйцо, или сосиски, или еще чего-нибудь?

– Нет. Благодарю.

Она говорила таким тоном, будто состояла в обществе идейных ненавистников сосисок и лиге борцов против яиц. Некоторое время все молчали.

– Я к вам заезжала вчера вечером, – сказала она. – Никого не было дома.

– Весьма сожалею. Ваша поездка была приятной?

– Чрезвычайно приятной, благодарю.

– Все ли посмотрели? Ниагарский водопад, Йеллоустонский парк, Большой Каньон и прочее?

– Посмотрела достаточно.