Так говорил Богомолов

Знакомился с людьми.

Зарабатывал.

Я мечтаю вернуть.

Не счастье детства, нет.

Того, который боялся людей. Стеснялся. Стыдился. Робел.

Того, кто думал о Вселенной и читал книги.

Того, кто не умел общаться и манипулировать.

Для кого вся жизнь и весь мир сосредотачивались

в тетради.

Кто, идя по улицам, в гости, в школу, складывал слова

в строки.

И в этом чувствовал радость, и смысл, и наслаждение.

Я бросил его.

И не оглядывался.

А он смотрит на меня.

он, а не Он

Смотрит на то, чем я стал.

Радуется.

Что я жив. Что любим. Что здоров. Что родители со мной.

* * *

Ночью поры, словны тысячи, мириады паровозных

клапанов,

выпускали пот-пот-пот.

Но все позади. Мочевой пузырь покрыт утренней росой.

Разлипаются, потягиваются кишки-кастраты.

Они так похожи на длинное горло оперной певички.

Ах, сердце, – мой маленький дегенерат,

Почти сиреневый от крови.

И во всем моем морщинистом теле стоит треск,

словно прачка

Расправляет ссохшееся от сушки белье.

* * *

Мама с папой тихонько уходят из дома.

Есть в гниении сладкое чувство истомы.

Ты качаешься в кресле-качалке

В ритм этой чудесной считалке.

Сосульки в деснах пустых прорастут.

Мукам многим горло они перегрызут.

Пламя в камине похоже на крик.

Мускулистым станет нежный язык.

Веки отлипают от глаз подобно лепесткам

распускающегося бутона.

Словно в огонь опускают поленца,

В купель окунают тело младенца.

Там пропитается, словно губка,

Станет тяжелым и влажным.

Высохнув, превратится в грязный морщинистый трупка.

Жопа будет похож на грецкий скорлупка.

А тело – тертая для подтирки бумажка.

Жизнь протекла как пакет молока.

Не волнуйся. Пес вылижет с пола лужу

Мертвые и Бог глядят на тебя свысока.

Мертвые ржут. Бог испытывает ужас.

Но пока ты молод, пока ты бодр,

Не думай, парень, про смертный одор!

Занимайся спортом, еби девчонок,

Пока хватает в тебе силенок!

Из двенадцати девять пробило.

Часам сил не хватило.

На столе как сервиз ты будешь лежать

Твое имя как вымя будут сосать.

На глаза натянута кожа,

И в руках твоих – вожжи.

Только мышцы порою сведет.

Это мама-русалка зовет.

* * *

При падении на асфальт,

Когда голова ударяется о твердое,

Бездуховная улыбка

Появляется на лице.

Наставление мужчине в случае смерти возлюбленной во время родов

Во время схваток,

пока любимая еще жива,

еще орет,

Пой:

“Сквозь мамы скорлупу пробившись

Ребенок явится на свет.

Мужчина в женщину влюбившись

Совсем становится поэт”.

Затем, едва ребенок, словно гной из прыща,

Вылезет из тела мертвой уже возлюбленной,

Сразу проткни кожу его

Ключиком

И три раза поверни.

Она, увидишь, сразу встанет,

Тотчас встанет и пойдет.

На Сатурне и Уране

Пляшет в радости народ.

И будет красивым бутоном алеть Ранка.

И распустится однажды.

Но нюхать цветок этот папе ни-ни!

Нос похотливый, папка, заткни!

Вот в руках твоих, словно вода в ладонях, младенец.

Вот на столе перед тобой опустевшее тело.

Когда-то волшебное тело возлюбленной.

Брюхо ее распорото, будто чемодан,

Раскрытый на таможне для досмотра.

Пар над роженицей клубится, словно Дух Святой.

Дай ее трупине всласть воды напиться.

Вынь из десны у ней крючок.

И навсегда подтолкни ее, словно челнок –

Увидишь, поплывет,

Околевшая, как коряга.

И приплывет она в чащу густого леса,

Где из темных вод волоокого болота

Растут деревья снов, распуская кроны, как женщины

волосы,

И, шелестя ими,

Соблазняют идущие мимо волею ветра,

Мужчин-облака.

И огромные лягушки с длинными ресницами

Восседают, словно петербургские львы,

На кувшинках,

Неподвижные и величавые, будто из зеленого мрамора.

Роженица будет лежать,

Будет глядеть вверх, и взгляд ее будет

Подниматься вместе с болотными испарениями

и подобно им.

Туда, в горние дали,

Где живут трудолюбивые ангелы-китайцы.

И болото рассосет ее, как мы рассасываем леденец.

И болото это будет память твоя.

оставшееся тебе Время

просто смотреть как вспыхивают

вены –

лиловые молнии на белом небе

младенческой кожи.

Как поднимаются Уран и Марс

Нежными сосками на розовом небосклоне.

Как появляется первая роса

На лепестках темных губ.

А если не уснешь,

быть может,

увидишь

Лань первого желания

В зарослях детских ресниц.

И тогда умри от пошлости.

* * *

За окном первая учительница висит на фонарном столбе.

Ее мертвые очи, как срубленные стволы деревьев.

Точнее, то, что от них осталось –

Пни с годовыми кольцами и корнями, вросшими

в земляной мозг.

Рядом лежат поваленные стволы.

На сердце у нее сидит дятел, словно гриф.

И ресницы ее шевелятся, подобно ножкам сороконожки.

А я видя ее соскакиваю со стула и пускаюсь в пляс (гопак)

Выкидывая ноги аля Зиг Хайль!

И вдруг поросячий визг боли.

И тогда учительница поднимает свое покойницкое лицо,

точнее даже

Всю голову!!!

У нее должно быть очень сильная мышца шеи –

Да, поднимает, словно рыцарь забрало, и говорит:

Богомолов!

А из меня сочится струйка крови,

Как шерстяная нитка из распускаемого свитера.

Описался от страха.

Так начинается распад.

Случайно, глупо, невпопад.

Вдруг зацепился за крючок

И к смерти испытал толчок.

Богомолов!

И атомы мои, словно вечерняя мошкара, собравшаяся в кучу,

И вдруг напуганная

Разлетаются в разные стороны,

Чтобы

Привлеченные каким-то невидимым светом,

Соединиться вновь.

* * *

Пустые гулкие улицы снов.

Я огибаю угол, силюсь догнать,