Таки служба

Яцкому служить оставалось недолго, и последующие четыре месяца до отъезда домой Серега проработал чайханщиком. Посреди огромной стройки, где сооружалась маточная точка ракетного комплекса, стоял небольшой вагончик, в котором любой воин мог всегда выпить горячего чаю. В окошке этого вагончика теперь постоянно торчала улыбающаяся физиономия Яцкого. А на стене внутри висел большой календарь с изображением деда Мороза, на котором Серега безжалостно перечеркивал прошедшие дни.

Потеряв рабочее место, Штейн снова попал в бригаду монтажников. Хотя и ненадолго. К нему привыкли, его приняли. Почти забыли о том, что он еврей. Он стал одним из многих, не вылезая со своей иронией и начитанностью. Но вскоре ему пришлось снова вспомнить о своей национальности. Объявился Вова Закута. Он пришел в казарму в новенькой форме, весь такой наглаженный и блестящий. Принес пакет из штаба их командиру роты. Закута сел посреди казармы в ожидании ответа, закинув один хромовый сапог на другой, и вальяжно заявил:

– Сегодня день рождения у помощника начальника штаба. Опять пить придется. А от этой жареной баранины у меня изжога. И пива свежего не завезли.

– В морду дать? – спросил у Закуты дежурный по роте азербайджанец Магомед Магомедов.

– Ах, какие мы нервные, – улыбнулся Вова. – На гауптвахту захотел?

Закута ушел. А отношение к нему тут же пришлось испытать на себе Лёве. Он все еще числился молодым. Всю ночь он драил стены казарменного туалета, выложенные кафельной плиткой. В качестве инструмента используя коробку зубного порошка и зубную щетку. Вот тогда Штейн и возненавидел Закуту окончательно. А сержант Голованов, зайдя утром в туалет и увидев измученного подчиненного, ничего не сказал. Только на работе неожиданно позвал его на склад и запер там до обеда, буркнув: «Спи». Что Лёва тут же и сделал, завалившись на мешок с ветошью.

***

Все лучшие воспоминания юности у Штейна были связаны с клубом юных моряков. Отставной морской офицер Андрей Данилович Седых на личном энтузиазме и оптимизме создал это чудо в городе, лежащем на расстоянии тысячи километров от моря. Конечно, город Винница стоит на большой реке – Южном Буге, но море – это мечта многих мальчишек всех времен и народов наряду с небом и красивыми женщинами.

Можно ли представить себе сейчас, что несколько лет, не требуя с родителей ни копейки, преподаватели и бывшие моряки обучали их детей морскому делу, составу двигателя внутреннего сгорания, семафорной азбуке, премудростям морских узлов и многому другому. А главное, конечно, это летняя практика на воде. Пусть не море, пусть река. Седых выклянчил у руководства Черноморского флота восемь списанных четырехвесельных ялов. И вскоре они прибыли на Южный Буг. Клубу выделили кусок земли рядом с водой и старый сарай, где теперь хранились эти шлюпки. Целыми днями пацаны драили старую краску, шпатлевали щели, промазывали их дегтем, красили заново, сдирая руки в кровь и не обращая внимания на занозы. Каждый будущий экипаж готовил шлюпку для себя.

И вот этот день настал. Они все надели специально к случаю сшитую морскую форму и бескозырки. Офицеры и преподаватели пришли в парадных кителях и сели на рули. Второму экипажу в составе Паши, Вовчика, Юры-капитана и Лёвы в рулевые достался капитан второго ранга, бывший штурман флотилии Фейгин Давид Доныч. У него на поясе висел боевой кортик, поразивший воображение двенадцатилетних парней.

– А-гыть, а-гыть! – начал мерно отбивать ритм работы гребцов рулевой второго экипажа. Шлюпки пошли…

Это было то еще зрелище. Казалось, что весь город столпился у берегов Южного Буга. У Лёвы от усталости и с непривычки колотилось сердце, и дрожали руки. Он еле поворачивал тяжеленное вальковое весло. Но он бы скорее умер сейчас, чем сбился с ритма или признался в том, как ему трудно. Вот так и закалялась сталь, товарищи солдаты и сержанты.

***

Перед ноябрьскими праздниками Штейн попал на губу. Так называлась в просторечье гарнизонная гауптвахта. Дело было ночью, шестого ноября. Лёва стоял дневальным по роте, то есть у стены напротив входа в казарму. И если входил офицер, он должен был во всю глотку орать: «Рота, смирно!» Старики в каптерке ночью пили что-то крепкое, потому что оттуда слышался отборный мат, веселые песни и хохот. Подвыпивший сержант Голованов подошел к Лёве, положил руку на плечо и сказал:

– Братан, сгоняй в хлеборезку. Закусывать нечем. Скажешь, что от меня.

Лёва кивнул и побежал к столовой, где хлеборез Вася находился круглосуточно, чтобы не упустить хлебную, в полном смысле слова, должность. Вася без рассуждений, услышав фамилию земляка Голованова, выдал Штейну в окошко полбуханки хлеба и кусок сливочного масла. С чем его патрульные и взяли буквально через двадцать метров.

Дежурный офицер, к которому в штаб привели Лёву, спросил:

– Сколько отслужил, боец?

– Одиннадцать месяцев, – ответил Штейн.

– Значит, не для себя тащил. Кто послал?

– Я для себя, товарищ старший лейтенант, – горячо заговорил Лёва. – Проголодался очень.