Такой смешной король! Повесть третья: Капкан

О чем-то стал бормотать другой низкий голос, вроде уговаривал. Женский голос тоже что-то произнес. Этот голос принадлежал не Эха. Королю показалось, что где-то там, далеко внизу, в полумраке о чем-то между собой заспорили длинные Тени. Затем опять раздались выстрелы. Одна тень женским голосом проговорила:

— Осмотреть бы дом…

— Нечего! — скомандовала Длинная Тень. — Они здесь вдвоем, а их барахло — дерьмо. Надо уходить, собак везде всполошили.

Длинная Тень встала в проеме двери, посмотрела мельком, и тут же они вышли из дома. Стало тихо, протяжно скрипнула раскрытая наружу дверь. Сверчки замолкли: какой уж тут концерт при такой трескотне!

Мохнатые ненадолго вернулись к Королю, но были очень сердиты: «Мы заблудились, — кричали они, — мы из-за тебя, из-за твоего упрямства потеряли даже свое значение! И где мы теперь? И кто мы?» Король не понимал смысла их криков, он осознал свет луны, который уже отодвинулся от печи. Порою ему казалось, что он на Сааре, ему слышался крик черной вороны на раките у колодца, но не было Вилки, не было друга, и затем мохнатики ушли — совсем никого из друзей! Наконец он окончательно проснулся и ощутил холод.

Как лунатик, спустился он на сундук, слез на пол, подошел к смежной двери. Здесь на полу лежала белая фигура, полоска света через окно осветила белые маленькие ноги. Король не осознавал себя, не ощущал своей плоти. Он шагнул в коридорчик, где на пороге лежал, скорчившись, Мартин, дверь во двор раскрыта настежь, голова Мартина свесилась наружу, низенькое крыльцо краснело при лунном свете от крови. Король… Это был он? Нет, нет — его не было. Здесь двигалась его тень… Тот, кто был, Король ли, тень ли, тот шагнул через тело Мартина и вышел во двор.

Где-то в деревне остервенело лаяли собаки. Луна ярко освещала двор, снег сверкал белизной, и на этой белизне четко выделялись несколько пар красных кровавых следов, которые направлялись к воротам; в точности так, как было нарисовано в этюднике Калитко на одной из его зарисовок. И Король… Это был все-таки он. И он тоже направился к воротам и тоже оставлял красные следы босых ног: он, оказывается, забыл обуться. Он, оказывается, даже не понимал, что он босой, не чувствовал холода; он шел, кругом сверкало, золотилось, краснело — столько красок! А луна… две луны, нет — три луны… и ворона на раките, одна… две вороны… Откуда-то они взялись, налетели, бились крыльями и каркали, каркали, каркали…

Когда Маленький Иван уехал от Короля на Вальялаской дороге, это не было предательством: они ведь независимые люди, поступающие по своему усмотрению, ориентирующиеся сообразно ситуации. Бывало и прежде: кому-то одному из них не нравилось то, к чему призывал другой. Ну и ладно! Никто претензий не высказывал.

Тем не менее, влезая в кабину грузовика, Иван чувствовал себя неловко: он все-таки не был уверен, что поступил правильно, он признавался себе, что ему было страшно, и именно потому он хотел уехать и именно… к своим. Но также он понимал: и Королю должно быть страшно, а он остался один на дороге. Конечно, Иван в этой стране чужой, а Король дома. Дома же и стены помогают — так говаривал некогда отец. Успокаивал себя Маленький Иван тем, что Король сейчас тоже конечно же побежит к своим на какой-нибудь хутор… Эта мысль его утешала. Однако сама картина: Король на пустынной дороге…

Маленький Иван достал зажигалку и запалил потухшую трубку.

Тут же водитель, который с любопытством к нему присматривался, — этакий мужиковатый парень с «умным» лицом, он сразу же понравился Ивану — заговорил елейным голосом:

— Ай да молодец! Тебе сколько от роду-то? — вопрос прозвучал малоуважительно. Иван не ответил: он не любил таких. Именно дураками считал он этаких высокомерных да чересчур умных: «Сколько тебе от роду?» Какая тебе разница, сколько мне лет! Иван думал…

Он думал о страхе, о человеке с длинным черным языком. Что же теперь там будет, в этой их эстонской деревне? А может, там и не будет ничего страшного. Но он помнил: дома, в Белоруссии, если бы в деревне убили доносчика… Ах, лучше про это не вспоминать, ведь дома все свое и что-нибудь страшное там — это еще и очень больно. Здесь же только страшно.

И почему такое есть на земле? Должна быть жуткой сама ситуация, когда человека приводят в лес и он знает — зачем, но не сопротивляется, потому что понимает: это неизбежно. Он трус… Только труса можно так в лесу повесить, тихо и спокойно. Иван смачно плюнул в окно, он не признавал трусости.

Но это страшно. И где такое происходит, сама эта местность становится жуткой, почему и хотелось Ивану скорее прочь. Здесь, в Розвальнях, и в округе после увиденного в лесу для него уже не стало сказки, той сказки, которую, несмотря ни на что, увидел потом Король-филин. И опять потому, что филину-королю, хотя и тоже было страшно, красота родной природы выше даже такого кошмара…