Талант есть чудо неслучайное

вбирает, но отнюдь не уничтожает лиризм. Чуриковой хотелось бы пожелать не повто-

рять какие бы то ни было актерские краски и пожелать ролей, ролей, но таких, чтобы

ни одна из них не паразитировала на успехе предыдущей. Диапазон дарования

Чуриковой настолько широк, что сейчас, видимо, даже трудно представить ее

перспективы.

Я уверен, что из нее может получиться одна из лучших актрис отечественного и

мирового кино, если только ей помогут и сценаристы, и режиссеры и если она сама

будет руководствоваться моральными критериями того, когда «кончается искусство и

дышат почва и судьба», то сеть когда искусство становится не просто пере-

воплощением, а воплощением.

Конечно, иногда «неразумная сила искусства» поднимает над миром не совсем

достойные этого сердца, но в данном случае большое сердце есть и есть возможность

сохранения и развития таланта не только на коротком отрезке времени, а на

протяжении всей жизни. Но сохранение таланта и его непрерывное развитие вне

зависимости от возраста есть тоже чудо неслучайное.

1070

ЗАГОВОРИВШАЯ СТЕПЬ

ино существовало за многие века до его изобретения. Человеческое сознание и даже

подсознание — это не что иное, как созданный природой кинематограф. Этот

кинематограф то возвращает нас к тому, что уже случилось, однако не механически

воспроизводя, а творчески преображая прошлое, то иногда предугадывая, что случится,

пророческой силой духовного инстинкта, секрет которого еще до сих нор не разгадан

медициной. Рука, тормошащая нас, чтобы мы проснулись, способна в одну секунду

прокрути, в нашем якобы спящем сознании многосерийный фильм, искусно

подводящий нас в своем финале именно к этой тормошащей руке.

Все писатели в каком-то смысле кинематографисты, даже если не пишут сценарии и

даже если умерли задолго до того, как на экранах мира впервые задер-Гвлись

человечки, еще не умевшие говорить так, чтобы их слышали. С тех пор кино обрело

звук, цвет, объемность и, как предсказывают кинофутурологи, обре-ка даже запахи. Но

и такая движущаяся, звучащая, многокрасочная, стереоскопическая, пахнущая морем,

лесом, степью кинематография тоже существовала I сознании писателей, когда перед

ними был только белый лист, заполняемый вызываемыми видениями. На одном из

съездов писателей А. Довженко приво-м| 1 строки Пушкина как пример

кинематографич-ности:

К

180

...Раз дался звучный глас Петра: «За дело, с богом!»

Из шатра,

Толпой любимцев

окруженный, Выходит Петр. Его глаза Сияют. Лик его ужасен. Движенья быстры.

Он прекрасен, Он весь как божия гроза.

Несомненно, существовали фильм «Война и мир» в сознании Толстого, фильм

«Братья Карамазовы» в сознании Достоевского, ибо великие произведения литературы,

видимо, есть не что иное, как сценарии, написанные в обратном порядке,—

запечатлевающие на бумаге уже снятый сознанием фильм. Все экранизации — это, в

сущности, попытки восстановления безвозвратно потерянных фильмов, когда-то

поставленных творческим воображением писателей. Встает фантастический и на

уровне сегодняшней науки, младенческом по сравнению с ее будущим, временно

бесперспективный вопрос: как бы отнеслись классики к экранизациям собственных

произведений, совпадают ли эти экранизации хотя бы частично с их собственными

художественными галлюцинациями, без которых невозможно искусство?

Произведения остросюжетные зазывают мнимой легкостью кнновоплощения, на

чем поверхностные режиссеры, как правило, срываются. Но есть другие произве*

дения, которые лишены внешней занимательности,— такие режиссеры их

побаиваются. И, слава богу, писатели спасены. Внешняя незанимательность становится

оборонительным средством от случайных рук.

Так счастливо произошло с чеховской «Степью» — на нее не было никаких

легкомысленных посягательств. Но существуют ли великие произведения, которые не-

возможно экранизировать? Думаю, что таких великих произведений нет, потому что

нет великих бессюжетных произведений. Не надо путать сюжет с интригой повест-

вования. Сюжет может заключаться не только в развитии интриги, но в самом воздухе

произведения. Таким воздухом полна чеховская «Степь».

«Егорушка оглядывался и не понимал, откуда эта странная песня; потом же, когда

он прислушался, ему стало казаться, что это пела трава; в своей песне она,

180

полумертвая, уже погибшая, без слов, но жалобно и искренно убеждала кого-то, что

она ни в чем не вино-и.па, что солнце выжгло ее понапрасну; она уверяла,

..... ей страстно хочется жить, что она еще молода и

была бы красивой, если бы не зной и не засуха; вины Не было, но она все-таки

просила у кого-то прощения и клялась, что ей невыносимо больно, грустно и жалко

себя...»

Конечно, это необыкновенно трудно воплотить на -крапе. А вот, оказывается,

можно.

В одноименном фильме, сделанном С. Бондарчуком, чеховская степь заговорила.

Она заговорила не в однообразной, поставленной интонации, не на заданную теме, а

заговорила исповедально: то задыхаясь от счастья ощущения себя частью безначальной

и бесконечной природы, то грустно размышляя сама о себе и о людях, едущих и

бредущих по ней, то восставая против собственного покоя среди окружающих