Талисман из Ла Виллетт

— Мне кажется, вы сегодня в дурном настроении, мадам Пиньо, — констатировал Кэндзи, устраиваясь за столом.

— Есть от чего! Эта притворщица Зульма Тайру посягнула на составление меню! Хотите, чтобы она вас отравила? Ну что же, я умываю руки!

— Не драматизируйте, мадам Пиньо, вы отсутствовали, и я всего лишь попросил ее вскипятить воду.

— Не имеет значения, это моя епархия!

— Что тут стряслось? — спросил Виктор у Жозефа.

— О, ничего серьезного! Зульма поспешила проникнуть на кухню, когда мама ушла на рынок. Вы встретились с Софи Клерсанж?

— У нас состоялся весьма содержательный разговор. Я снимаю шляпу перед этой женщиной, у нее стальные нервы: она наговорила много чего, но не ответила ни на один мой вопрос.

— Вы ее подозреваете?

— Думаю, она в любом случае замешана в этой истории. Ее мотивы очевидны.

— Она чудо так хороша!

— Жизнь часто нас удивляет, Жозеф. Внешность обманчива. Она вдова, живет под фамилией Мэтьюсон и потеряла самообладание всего один раз — когда я упомянул о надписи на зеркале в доме Лагурне.

— Ух ты… Тайна «Мэт» раскрыта! Брикар был прав: слышится не так, как пишется! Мы точно установили, что между тем процессом об абортах и убийствами существует связь. Ноябрь 1891-го… Брюмер, ночь мертвых… Хорошее название для романа… И все же проблема остается, патр… Виктор. Почему убили Лулу?.. Она слишком много знала? Была нежелательной свидетельницей? Вся эта история дурно пахнет. Может, уступим право разгадать шараду инспектору Лекашеру? Я не хочу оставить своего будущего сына сиротой.

— Неужто вы готовы полюбить мещанский уют, Жозеф?

— Не смешите, патрон, я устал быть сторонним наблюдателем в этом деле! А какова роль хромого?

— Госпожа Софи Клерсанж-Мэтьюсон уклонилась от ответа на этот вопрос.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Суббота 24 февраля

За окном рассвело. Заспанный Корантен Журдан выбрался из постели и бросил взгляд в выщербленное зеркало. На него смотрел усталый человек с трехдневной щетиной на щеках. Он собрался с силами, налил в тазик воды из кувшина, схватил помазок, поднес его к лицу и вдруг замер.

«Я несчастный Бен Ганн. Три года я не разговаривал ни с одним человеком».[75]

Корантен сознавал, что его удел — одиночество. Он покачал головой, чтобы избавиться от наваждения, чувствуя себя одновременно актером на сцене и зрителем в зале: ни тому ни другому сюжет пьесы не нравился. «Возвращайся домой», — сказал он себе. Он мог сколько угодно уговаривать себя — но желание довести дело до конца было сильнее. Он, как герой Достоевского, попал в безвыходную ситуацию и не ждал ничего хорошего. В его одержимости было нечто загадочное: он хотел разорвать порочный круг, собрать вещи и вернуться домой, но не мог — сначала нужно было найти третьего мерзавца.

Крики бегущих вниз по лестнице ребятишек оглушили Корантена. Улица внизу под окнами оживала, начинался новый день. Торговцы открывали лавки, хозяйки отправлялись за покупками, шли на работу мужчины. Простой люд жил привычной, нормальной жизнью, в которой ему, Корантену Журдану, не было места.

Кучер не желал возвращаться на улицу Бельвиль, но щедрые чаевые убедили его, и Жозеф мысленно поблагодарил Виктора, велевшего ему нанять фиакр. Дорога была забита бродячими торговцами, Жозеф крутил головой по сторонам, разглядывая квартал. Он был разочарован: это местечко с его прачечными, травяными аптеками, галантерейными лавками, слесарными мастерскими и мелкими магазинчиками ничем не отличалось от других районов, населенных простым людом. Надежда Жозефа увидеть что-нибудь новое и необычное вроде Американского квартала[76] не оправдалась.

Пыхтя, как омнибус маршрута «Бельвиль — озеро Сен-Фарго», он вскарабкался на вершину холма, где тянулась двумя шпилями к небу церковь Святого Иоанна Крестителя.

Перед стрельчатым порталом здания, выстроенного по образцу святилища XIII века, человека в красных сабо и синем кушаке не оказалось. Жозеф справился о нем у мастера по склейке фарфора на Эншевальской аллее, и тот махнул рукой в сторону Палестинской улицы.