Талтос

«Нет, мама, но я выхожу. Пожалуйста, будь готова взять меня за руку. Ты нужна мне».

Мэри-Джейн поднялась на колени, прижав ладони к лицу.

— Бога ради!

— Помоги ей! Мэри-Джейн! Помоги ей! — закричала Мона.

Мэри-Джейн крепко зажмурила глаза и положила ладони на возвышавшийся горой живот Моны. Боль буквально ослепила Мону. Она пыталась что-то увидеть, рассмотреть свет в сетках, зажмуренные глаза Мэри-Джейн, почувствовать ее руки, услышать ее шепот, но не могла. Она куда-то падала. Вниз, между болотными деревьями, вскинув вверх руки, пытаясь ухватиться за ветки.

— Бабуля, иди сюда, помоги! — визжала Мэри-Джейн.

И тут же послышался быстрый топот старческих ног!

— Бенджи, пошел вон! — крикнула старая женщина. — Беги вниз, вон из дома! Слышишь?

Вниз, вниз сквозь болота… Боль сжимала Мону все крепче и крепче. Иисус Христос, что и удивляться, что женщины ненавидели все это! Без шуток. Это ужасно. Боже, помоги!

— Боже, боже, Мэри-Джейн! — кричала бабушка. — Это же ходячий ребенок!

— Бабуля, помоги мне, возьми ее руку, возьми ее… Бабуля, ты знаешь, что она такое?

— Ходячий ребенок, детка. Я о таких слышу всю мою жизнь, но никогда ни одного не видела. Боже, детка… Когда я была еще маленькой, на болотах, у Иды Белл Мэйфейр родился ходячий ребенок, и говорят, он вырос выше матери сразу, как только появился на свет. Прадед Тобиас пришел туда и разрубил его топором на куски, а его мать лежала в постели и кричала! Неужели ты никогда не слыхала о ходячих детях, девочка? На Сан-Доминго их сжигали.

— Нет, только не эту малышку! — рыдала Мона.

Она погрузилась во тьму, пыталась открыть глаза… Боже, какая боль… И вдруг маленькая скользкая ручка схватила ее за руку.

«Не умирай, мама!»

— Ох, святая Мария, полная милосердия… — бормотала бабушка, а Мэри-Джейн начала читать какую-то молитву, всего одну строчку, повторяя ее, как заезженная пластинка:

— Благословенна в женах и благословенна…

— Посмотри на меня, мама! — проник в уши Моны чей-то шепот. — Посмотри на меня! Мама, ты нужна мне, помоги мне, помоги мне вырасти большой, большой, большой…

— Вырасти большой! — закричали женщины, но их голоса звучали где-то вдали. — Вырасти большой! Дева Мария, милосердная, помоги ей вырасти большой!

Мона засмеялась. Вот это правильно! «Богородица, помоги моему ходячему ребенку!»

Но она продолжала падать сквозь деревья, и вдруг, совершенно неожиданно, кто-то схватил ее за обе руки. Она посмотрела сквозь искрящийся зеленый свет и увидела над собой свое собственное лицо! Ее собственное лицо, бледное, с теми же веснушками и с теми же зелеными глазами. Рыжие волосы падали вниз. Была ли это она сама, она ли сама пыталась остановить собственное падение, спасти себя? Это ведь была ее собственная улыбка!

— Нет, мама, это я. — Чьи-то руки сжали ее ладони. — Посмотри на меня. Это я, Морриган.

Мона медленно открыла глаза. Она судорожно вздохнула, стараясь снова дышать, дышать, несмотря на тяжесть в груди, пытаясь поднять голову, дотянуться до этих прекрасных рыжих волос, приподняться настолько, чтобы… чтобы просто коснуться ее лица, чтобы… поцеловать ее.

Глава 24

Когда она проснулась, шел снег. На ней была длинная хлопчатая ночная рубашка, которую ей дали, — нечто плотное, для нью-йоркских зим, а спальня была очень белой и тихой. Майкл тихо дышал рядом.

Эш работал внизу, в своем кабинете, — по крайней мере, он ей сказал, что будет работать. А может, он покончил с делами и тоже отправился спать.

Роуан ничего не слышала в этой мраморной комнате, в безмолвном снежном небе над Нью-Йорком. Она встала у окна, глядя наружу, на серые небеса, наблюдая за тем, как снежинки становятся видимыми, отчетливо проявляются, чтобы, подчиняясь порывам ветра, тяжело опуститься на крыши вокруг, на наружный подоконник и даже прямо на стекло.

Роуан спала шесть часов. Этого было достаточно.

Она оделась как можно тише, надела простое черное платье из чемодана, еще один новый и дорогой наряд, выбранный для нее другой женщиной и, наверное, куда более экстравагантный, чем все то, что она могла бы купить для себя сама. Жемчуг, много жемчуга. Черные чулки. Туфли со шнуровкой выше подъема и при этом на опасно высоком каблуке. Немного косметики.

А потом она пошла по тихим коридорам. Нажми кнопку с буквой «М», говорили ей, и увидишь кукол.

Куклы. Что она вообще знала о куклах? В детстве они были ее тайной любовью, в которой она всегда стыдилась признаться Элли и Грэхему и даже своим подругам. Обычно она просила подарить ей на Рождество химический набор, новые теннисные ракетки или новую стереосистему…

Ветер завывал в шахте лифта, как будто это была каминная труба. Роуан нравился этот звук.

Двери лифта скользнули в стороны, открыв кабину, обшитую деревянными панелями с зеркалами в резных рамах, чего Роуан даже и не запомнила, потому что приехали они еще до рассвета. Уехали на рассвете. Приехали на рассвете. Им вернули шесть часов. Для ее тела наступил вечер, и Роуан это ощущала: тело было напряженным, готовилось к ночи.