Там, где ночуют звезды

Мои ноги погружаются в сладостное оцепенение. Уже не могу ими пошевелить. Всем телом вжимаюсь в набухшую кочку, пропитанную, как губка, ледяной водой. Понемногу эта вода поднимается из глубины и стягивает голову тонкой стеклянной скорлупой. Но вдруг пальцы на ногах ощущают ласковое, блаженное тепло. А прямо передо мною висят в воздухе и улыбаются серебристо-зелёные глаза, пронизанные лунным светом. «Волк? Нет, — промелькнула мысль. — Волк улыбке враг…»

И тотчас оказалось, что серебристо-зелёные глаза улыбаются на девичьем лице и что эта девушка согревает мои закоченевшие ноги шёлковым, солнечным теплом своего тела. Это она стянула с меня дырявые тяжёлые сапоги и заманила мои ступни в своё тёплое гнездо.

— Ты-ты, — шепчет девушка, и её дыхание льнёт к моему, а её лицо — словно оживший голубой мрамор. — Уже больше трёх лет, как я послала взгляды и слёзы в странствие, чтобы они тебя разыскали. Сомкнулась бы надо мною земля — я взошла бы, как деревце, кнут загнал бы в печь — я поглотила бы огонь и покорила его! И чьей силой? Твоей. Тогда, в саду, когда мы расставались, ты подарил мне перстенёк своей мамы, золотой перстенёк с рубином. Признайся, ты заговорил этот перстенёк, и моя любовь не переставала пылать, как его рубин. Это мой ангел-хранитель, все смерти отскакивают от него и сгорают, как моль в огне свечи.

Она сняла перстенёк, протянула мне, чтобы я его узнал, и стала вырезать им по воздуху, как по древесной коре, нежные слова.

Только тогда я почувствовал действительность, что так часто притворяется сном.

Раздался стрёкот пулемёта и поднял из воды корягу, похожую на слоновий хобот.

Кучка теней вскочила и бросилась назад, в непроходимые топи.

День курился среди тонких, кривых стволов сухостоя, как жёлтая сера.

Неподвижно стоит журавль, клюв и длинные, красные ноги вморожены в блестящий лёд.

Люди падают у нас за спиной — и мы видим это, у нас на затылке появились глаза.

Внезапно девушка останавливается:

— Мне надо вернуться туда, к той кочке. Я потеряла перстенёк.

Я не успел её удержать, её ладонь выскользнула из моей, как белый голубь.

Я остался один.

Один, как впаянный в лёд журавль.

Кто-то из моих товарищей упал, кто-то скрылся в лесной глуши.

Я кричу: «Ау!» Нюхом, как волк, пытаюсь уловить её дыхание, мечусь, босой, туда-сюда, и — раз! — проваливаюсь по шею в бочаг.

День погас, как спичка. Лишь маленький красноватый огонёк еще недолго тлел на её конце, освещая горизонт.

И ночь напала, как скорпион.

Назавтра, блуждая наугад, я набрёл на ту самую кочку. Но от девушки осталось меньше, чем от сновидения. Я еле выбрался из топей и дотащился до леска — заселённого одними берёзами.

Опьянённый сомнением и верой, я вырвал из земли камень и начал колотить им по стволу обнажённой берёзы, самой старой в роще. Удар, ещё удар, ещё, ещё, пока эхо не подхватило их звук, глухой, как раскаты далёкого грома. Камень раскрошился вместе с последними мыслями. И тогда мне явился образ — возник среди высоких, ободранных берёз, словно одна из них превратилась в человека.

Сначала появились зрачки — солёный янтарь, только из моря.

Затем — растрёпанная голова в терновом венце.

Вокруг шеи змея.

Одежда изношена, порвана — развевающиеся лохмотья.

Под ними — голое тело в язвах, алых, как маки.

— Эй, кто ты? Невеста болотного царя?

Змея покачала головкой; нет.

Видение приблизилось.

И вдруг — в левой руке сверкнул перстенёк, тот самый перстенёк с кровавой каплей рубина.

…И с тех пор, когда во сне, где звуки бродят, как люди, мне является песня, выстраданная, любимая, а едва проснусь, исчезает, как та моя милая девушка на болотах, — я начинаю бить камнем слов в своё сердце и бью, покуда камень не раскрошится, покуда я с последним вздохом не упаду наземь. Бывает, в такую минуту исчезнувшая песня приходит ко мне наяву, нагая и окровавленная, но с золотым перстеньком любви, — и улыбается сквозь слёзы.

Памяти тулупчика

Став тулупчиком, ты остался ягнёнком.

Мама за мешочек соли купила тебя у столетнего киргиза, чтобы сделать мне подарок на седьмой день рождения, и — словно мамино дыхание перетекло в моё тело, и — словно я надел живое солнце… Через снега маршировали косоглазые, располосованные кинжалами дни. В тебе я сочинил свой первый стишок — снеговика. Бесплотным духом становился я, накинув твои крылья. Казался себе невидимым. Семь лучезарных голубей приносили меня домой.

Ты сопровождал меня через времена и страны мелодией детства — тёплая скрипочка.

Видел, как царапнула меня Полярная звезда…

Когда я вырос из тебя, ты отказался от рук — остался без рукавов, чтобы продлить нашу дружбу.

Тебе, тулупчик, я доверял свои листки, которые исписывал в лунном свете кривыми строчками, скачущими, как танец пьяницы на снегу.

А потом, когда моя голубятня исчезла вместе с облаками, кто ещё, кроме тебя и стаи ран, меня провожал!..

Когда моё лицо превратилось в прищемлённый палец, ты не дал фиолетовому льду сковать мою улыбку.