Там, где престол сатаны. Том 2

– Тебя, конечно, не коснется, но меня, да и не меня одного, эта страсть к чтению сгубила. Был человек читатель, а вдруг возомнил, что он писатель. И все! Ставь на судьбе крест и пиши заметки в паршивую газетку.

Сергей Павлович положил трубку и глотнул кофе.

– А что читал?

– Я, пап, читал сочинение отца Викентия…

– Который самый ученый и пьет как лошадь?

– Да будет тебе… К тому же здесь, по-моему, трезвенников нет, – беспощадно заметил Сергей Павлович и тут же пожалел о своих словах.

Павел Петрович молча положил бутерброд и встал у окна, спиной к сыну.

– Да ладно, пап… Это я о себе. А написал он о появившемся в Москве антихристе и как его тут встречают-привечают.

– Про антихриста? – Павел Петрович снова сел за стол. – Интере-е-сно… Погоди, погоди. Викентий, ты сказал?

– Ну, да, отец Викентий.

– Викентий… И как это я… Ты ему звонишь?

– Ему.

– И как это у меня из головы… Ты ему не звони больше, Сережка. У нас сообщение было, сегодня, наверно, опубликуют. Его вчера утром…

– Папа! – отчаянно вскрикнул Сергей Павлович, уже зная, что скажет ему сейчас Павел Петрович.

Печально кивнул Боголюбов-отец.

– Нашли мертвым в библиотеке. Ножом в сердце.

– Не простили, – уронив голову на руки, простонал Сергей Павлович.

Но смог бы он объяснить смысл вырвавшихся у него слов? Кого он обвинял? Кто не простил? В ком бедный отец Викентий разжег к себе смертельную ненависть? Кому встал поперек пути? Чья рука и по чьему наущению всадила нож ему в тощую грудь? Кто произнес приговор? Возможных ответов на все эти вопросы было много, но все они так или иначе сводились к одному: антихрист. Однако речь тут следовало вести не только и не столько о Максиме Михайловиче, г-не Генералове и его высокопреосвященстве, навещал ли он на самом деле Москву или от начала до конца был придуман иноком в его келье, сколько о царствующем в нашей жизни антихристовом духе, не терпящем ни малейших обличений и порождающем злодейства.

– Сережка, – коснулся Павел Петрович плеча сына. Голос его дрожал. – Ты ведь в архив опять собрался?

– В архив? – Сергей Павлович медленно поднял голову, словно пробуждаясь от тяжелого сна. – Да, пап… Мне сегодня новые дела обещали.

– Умоляю! – воскликнул папа. – Никогда ни о чем тебя не просил… Я знаю, я никудышный отец тебе всю жизнь был, сам жил, а тебя в интернат запихнул, но я старик, Сережка, и я хочу умереть у тебя на руках! – Он заплакал, по-детски шмыгая носом. – И слежка за тобой… А ночью звонили, я слышал. Они?

– Ты разве Людмилу не знаешь? – обнял отца Сергей Павлович. – Она как выпьет, так к телефону. Болезнь у нее – телефонит.

– Людка? – с проблеском надежды спросил папа, поднимая к сыну мокрое, залитое слезами лицо. – Но все равно, – зашептал он, уткнувшись в плечо Сергея Павловича, – я тебе всегда говорил… На все способны… они… Викентия убили, а он всего только какое-то сочинение про какого-то антихриста написал… И тебя… убьют, – едва вымолвил Павел Петрович страшное слово. – Докопаешься да Завещания, и они…

– Папа, – изо всех сил стараясь не сорваться на крик, принялся вразумлять старшего Боголюбова Сергей Павлович. – Ну разве так можно! Умный человек, столько видел, столько знаешь, а рассуждаешь, ей-Богу, как бабушка со скамеечки. Викентий им в самую сердцевину ударил – и за это и получил… нож в сердце… Он им сказал – вы только думаете о себе, что вы Христовы. А вы давно уже антихристовы – все! Или почти все…

– Ты спрячь куда-нибудь, – еще больше разволновался папа. – Витьке Макарцеву отдай… Сожги!

– Скажешь тоже – сожги. Я тебе что – Артемий?

– А это кто? Тоже из попов?

– Огнепоклонник, – невесело усмехнулся Сергей Павлович.

– Ты все шутишь, – губы Павла Петровича сложились в горестную складку. – А у меня здесь, – ударил он себя сухоньким кулачком в грудь, – жжет и жжет! Бабушка со скамеечки… Я что – не понимаю? И давно тебе говорю, чтобы ты бросил на хер всю эту свою розыскную деятельность! Шерлок Холмс… – из состояния скорбного папа незаметно соскользнул в гневное и сошвырнул с ноги новый тапочек в угол кухни. – Штирлиц! Отца мне ты не вернешь, и деда себе, а хоронить мне, старику, тебя придется, когда какой-нибудь ихний умелец…

– Да не каркай ты! – Сергей Павлович с грохотом отодвинул табурет, выскочил из-за стола и уже из своей комнаты, натягивая брюки и рубашку, кричал: – Всю жизнь! прожил! и никогда не задумывался! что у человека! есть ответственность! перед другими! перед самим собой! перед памятью! любовью! перед Богом, в конце концов!

– Ага! – распаляясь, кричал ему в ответ папа. – Вот они и порешили Викентия из чувства ответственности перед твоим Богом!