Там, где в дымке холмы

Летняя жара усиливалась, и вид пустыря за нашим окном становился все более отталкивающим. Почти вся земля высохла и растрескалась, оставшаяся после дождей вода скопилась в рытвинах и канавах. Там плодились всевозможные насекомые: в особенности досаждали вездесущие комары. Жильцы по привычке продолжали жаловаться, однако с годами к раздражению, вызываемому пустырем, примешались цинизм и безнадежность.

Тем летом я постоянно ходила через пустырь к жилищу Сатико, и это путешествие вызывало у меня отвращение: комары нередко набивались даже в волосы, а в трещинах под ногами кишели личинки и черви. Мне ясно вспоминаются эти мои походы: они – как и дурные предчувствия относительно материнства, как и приезд Огаты-сан – придают сегодня тому лету особенную отчетливость. И все же во многом то лето мало чем отличалось от других. Я подолгу – как и в последующие годы – безучастно смотрела на вид, открывавшийся из нашего окна. В погожие дни за деревьями на противоположном берегу реки на фоне облаков вырисовывались бледные очертания холмов в дымке. Этот вид радовал глаз – и порой приносил мне редкое утешение, избавляя от пустоты долгих дней, проведенных мной в нашей квартире.

Кроме проблемы с пустырем в то лето соседей занимали и другие вопросы. Газеты наперебой толковали о конце оккупации, и политики в Токио с головой ушли в полемику. В нашем квартале эту тему обсуждали тоже довольно часто, приправляя, правда, тем же цинизмом, что и красочные пересуды о пустыре. Куда более остро воспринимались сообщения об убийствах детей, будоражившие в те дни Нагасаки. Сначала мальчика, потом девочку нашли избитыми до смерти. Когда третью жертву – еще одну маленькую девочку – обнаружили повешенной на дереве, матерей в нашей округе охватила настоящая паника. Конечно, вряд ли кого утешало то, что все эти случаи произошли на другом конце города: в нашем квартале детей теперь можно было увидеть не часто, особенно в вечерние часы. Не знаю, очень ли эти сообщения волновали тогда Сатико. Она явно меньше оставляла Марико без присмотра, но это, как я догадывалась, было скорее связано с наметившимися сдвигами в ее жизни: дядюшка ответил, что готов вновь принять ее к себе в дом, и вскоре после получения этой новости я заметила в Сатико перемену – она теперь иначе относилась к ребенку, спокойнее и терпеливей.

Сатико выражала большое облегчение по поводу письма дядюшки, и поначалу я почти не сомневалась, что она к нему вернется. Дни, однако, проходили, и у меня начали зарождаться подозрения на этот счет. Прежде всего, спустя несколько дней после получения письма я выяснила, что Сатико до сих пор не удосужилась сообщить об этом Марико. И далее – неделя проходила за неделей, а Сатико, как я узнала, не только не приступала к сборам, но даже и не ответила дядюшке на его письмо.

Не будь Сатико на редкость уклончивой в рассказах о семействе дядюшки, вряд ли мне пришло бы в голову об этом задумываться. А тут во мне проснулось любопытство – и, несмотря на всю ее скрытность, я сумела кое-что для себя обрисовать: дядя, по-видимому, не был связан с ней кровными узами, а приходился родственником мужу Сатико; до того как поселиться у него в доме несколько месяцев тому назад, Сатико его не знала. Дядя был человеком состоятельным, и, поскольку простора в его доме хватало (с ним жили только его дочь и служанка), места для Сатико с маленькой девочкой нашлось бы достаточно. Сама Сатико не однажды вспоминала о том, как много комнат в этом доме пустовало в безмолвии.

Меня особенно заинтересовала дочь дядюшки, которую я посчитала незамужней женщиной, приблизительно ровесницей Сатико. Сатико о своей родственнице рассказывала не многое, но мне вспоминается один тогдашний наш разговор. Мне вообразилось, будто Сатико не спешит вернуться к дядюшке из-за негладких отношений с его дочерью. Я, должно быть, на пробу высказала Сатико в то утро эту мысль, и она, что случалось не часто, ударилась в подробные воспоминания о времени, проведенном в доме дядюшки. Ее рассказ помнится мне очень живо: стояло сухое безветренное утро середины августа, мы с Сатико на мосту на вершине нашего холма поджидали трамвая, чтобы отправиться в город. Не помню, куда мы в тот день направлялись и где оставили Марико (девочки с нами точно не было). Сатико смотрела на открывавшийся с моста вид, заслоняясь рукой от солнца.

– Вы меня озадачили, Эцуко, – проговорила она. – Откуда вам только пришла в голову подобная мысль? Напротив, мы с Ясуко были лучшими подругами, и я с нетерпением жду, когда мы вновь с ней увидимся. Просто не понимаю, Эцуко, как вы могли думать иначе.

– Простите, я, вероятно, ошиблась. Я почему-то решила, что вашему возвращению что-то мешает.