Там, на войне

В хатёнке участники облавы успели весь пол застелить собственными телами — как вошли, так и повалились сплошняком. Я опустился на лавку у печи. Лавка была свободна, да и ещё просторная лежанка, прикрытая постелью. Весь запас, даже самый потайной— резервный, у меня был окончательно израсходован: дышал ещё по привычке, но уже урывками. Вошел фельдшер Валентин, он то ли переступал через фигуры, укрытые шинелями, то ли наступал на них. Добрался до лавки и сразу сунул мне подмышку градусник.

— Где ты его раздобыл? — пробормотал я.

— Отнял у разъярённых врагов, — ответил Валентин и тоже сел на лавку.

Из-за печи высунулась незаметная маленькая бабуля, хозяйка хаты. И не мне, а ей он торжественно сообщил:

— Во! Ровно сорок! — я не заметил, когда он успел рассмотреть. — Даже с хвостиком.

Я попытался хоть чуток привстать и не смог.

Бабуля засуетилась, приказала неожиданно громко:

— А ну, разувайся, раздевайся, милок.

— Не-е могу-у, — промычал я. — Нельзя…

Снять сапоги ещё куда ни шло, но даже представить невозможно, как это снять штаны, гимнастёрку в оперативной глубине, в прорыве, в тылу у противника. Ведь каждую минуту-секунду может раздаться выстрел и команда. Но у бабули на этот счет были другие соображения. Она настаивала:

— Разувайся-раздевайся совсем! И без исподнего. Давай в лежанку, под перину. А ну, дохтур, — это Валентину, — разоблачи его. А я — сей миг…

Исчезла, откуда-то из глубины крикнула:

— Пелюлев ему не давай! Уже не поможет.

Не помню, не знаю, как я сам разделся или фельдшер потрудился. Помню только, как уже голый лежал под обширной, серой, видавшей виды периной. Тут опять появилась бабулька с большущей кружкой в обеих руках.

— На, — сказала и поднесла край кружки к моим губам. — Пей, милок, и до самого дна.

Из последних силёнок я начал глотать это пойло. Показалось, что самогон-первач с какими-то травами и большим количеством перца. Последняя мысль сверкнула молнией: «Вот нагрянут и хрен ногами в штаны попадёшь. А если власовцы?!»

— Пей-пей, не останавливайся, — бормотала бабуля. — «Пейте здесь, пейте тут, на том свете не дадут», — это я ещё усвоил.

Допил и потерял сознание…

Нас подняли в половине шестого утра. Разместились все на броне двух танков: к единственному «валентайну» причалила ещё одна тридцатьчетвёрка (что за драгоценный подарок!) Мне уступили местечко на брезенте у мотора — самое тёплое.

Бабуля скрестила руки на груди и сокрушенно покачивала головой: мол, «вот так-то, а то бы ты здесь и по сей час загибался». Мне казалось, что температура у меня почти нормальная, даже некоторая нехватка по градусам. И слабость неимоверная. Сил хватает только на то, что надо сделать в сей миг

… Вот где появляется полное бесстрашие: на испуг тоже хоть какой-то запас сил нужен… Всё, как в густом тумане. По неизвестной причине. Кроме того, там и природного тумана было предостаточно… Трудно определить, когда он мерещится, а когда натуральный. Ну ладно, у меня (выяснилось) в глазах муть по причине высокой температуры. Или её полного отсутствия… А у других— без всякой на то причины? Сплошной туман по привычке?..

До Каменец-Подольска, говорят, осталось всего двадцать километров.

«Всего двадцать или все двадцать?» Лежу на броне, под брезентом.

Хвала атакованному городу, его обитателям и обстоятельствам

Из дальнейшего разворота событий я был некоторым образом выключен, и чувство не только слабости, но и блаженной безответственности, широко распространённое на необъятных просторах театра военных действий, захлестнуло меня с головой. Брезент был большой, тепла от мотора достаточно — только смотри не угори!. А в тайниках подсознания булькало: «Ничего не знаю, не ведаю, ни за что не отвечаю». Наконец-то!

Я плыл в тумане, сотканном из всего на свете: колодца, плетня, утонувшего трактора… из любого встречного дерева вырастали загадочные видения, люди странным образом отделялись от земной тверди, парили в непосредственной близости от неё и волнообразно раскачивались, словно утопленники по стойке «смирно». Все силы тратились на то, чтобы, когда кто-нибудь обращался прямо ко мне, остановить или хотя бы попридержать на пару секунд это волнообразное качание, собраться с мыслями и ответить по возможности внятно… не молоть нечто несусветное…