Там, на войне

Тяжелая дверь из предбанника на улицу была широко распахнута, обнажённое воинство выстроилось в две шеренги, и кто-то тихо проскулил: «Без оглядки! Бего-о-ом МАРШ! — тут я заметил, что на улице снова идёт мокрый снег, падает большими хлопьями. Выскочил мимо почетного караула на каменную мостовую и в замершей тишине кинулся вверх по улочке, мимо костёла, мимо старинной церкви, мимо бывшей синагоги и мечети к гостинице. Знал, что бежать километра полтора-два: там находился штаб корпуса и его непререкаемый командир, генерал Евтихий Белов… Мягко, мокро пришлёпывая, падал первоапрельский снег прямо на малахай со звёздочкой и моё бренное, не вполне здоровое тело. На улочках и перекрёстках людей было совсем немного, но всё-таки попадались и военные, и цивильные. При виде меня они как бы в землю врастали, столбенели. Но никто ни о чём не спросил. Смотрел я только под ноги и старался даже на подъёмах не сбавлять темп. Шарахались ли прохожие при встрече с этаким экзотическим явлением? Не знаю. Полагаю, что иногда шарахались. У парадного подъезда штаба корпуса часовой передёрнул было затвор автомата, но не выстрелил, так и остался с раскрытой пастью, видимо боевой клич: «Стой! Стрелять буду!» застрял у него где-то на полпути. Наверно, несмотря на чрезвычайную ситуацию и диковинный облик, он всё же узнал меня, за что я был ему благодарен.

Генерал принял меня тут же. Он едва нашёл в себе силы выговорить:

— Ну, это уж… Знаете?!

Выслушал доклад о чрезвычайном происшествии, добавил:

— Комбата одеть немедленно и ко мне. Остальное всё сами, — тут он перешёл на командный тон. — Разведотдел тоже пусть чухается и думает! Идите и приведите себя в порядок.

— Постараюсь, товарищ генерал, — ответил я, хотя как это сделать, пока не знал. Но волей-неволей добавил: — Есть привести в порядок! — с тем и вышел.

Вот тут-то и началось! Кто-то принёс немецкую солдатскую шинель — её набросили мне на плечи. Это при голых ногах в коротких сапогах. Оружие, боеприпасы, документы и ордена оказались на месте, там же лежал мой ручной фонарь «дженералэлектрик», американский, из танкового комплекта — замечательный фонарь, узкий луч бьёт аж на сто метров. В разведотделе переполох, хозяйственников-интендантов нет и в помине, обмундирования — ни единой гимнастёрки, ни портянки, ни подштанников, всё в тылах и за тридевять земель, если не утопло в грязи. Первого попавшегося солдата довольно плотной комплекции и чуть выше среднего роста заволокли в зеркальный зал гостиницы и раздели донага, приговаривая:

— Строжайший приказ командира корпуса!

Оставили бедняге в утепление сначала только шинель, потом сообразили и вернули ботинки с обмотками, шапку-ушанку, ремень и вещмешок. Всё остальное с нарочным отправили в баню.

— И бегом! Для гвардии майора Беклемишева!

Началась перекачка личного состава из БББ в зеркальный зал гостиницы — резиденцию разведбата. А тут срочно создали группу из двух переводчиков (третьим был я) и автоматчиков комендантского взвода… В подвалах гостиницы оказалось более трехсот пленных (в сводках было обозначено четыреста, но никогда не верьте сводкам). Итак, мы спустимся в подвал и у каждого пленного возьмём по одному-два предмета одежды: нижнее бельё, обмундирование, головные уборы, шинели, может быть, портянки — и так скомплектуем без малого пятьдесят фрицевых комплектов. Оденем всех разведчиков хоть как-то, а «голь хитра — берёт с утра!» — дальше видно будет. Что загадывать? Как придётся, так и сотворим… Сказано — сделано. Играли будто в большую игру. Ладно мы, а вот пленным явно невесело пришлось, любой из них и так-то был убеждён, что если выживет, погонят «нах Сибириен», это они все выучили. Но как нам теперь воевать, как передвигаться, ведь свои, да не то что спьяну, но и сотрезва могут всех переколошматит — нельзя же каждому вооружённому ещё издали объяснить, что ты, мол, не тот, за кого он тебя принял, даром что я во всём немецком, а свой, родной, и стрелять в меня не надо…