Там, на войне

Так оно и оказалось: комбату, по срочному вызову, был подан мотоцикл с коляской. Майору показалось, что машина недостаточно отдраена, то бишь не сияет. Я этого не находил, тем более, что наша лесная стоянка располагалась вдалеке от источников и воду возили на грузовиках. Слово за слово наметились разногласия во мнениях: я оказался отнюдь не самым сдержанным и дипломатичным, майор был просто груб, я же сочился иронией, доходившей до сарказма. Ему всё это быстро надоело, он кинулся к штабной палатке и выскочил оттуда, как ошпаренный, с листом исписанной бумаги в руках. Этим листом он только что не мазанул мне по физиономии:

— Это ваш наградной лист! За боевые заслуги!! — он уже орал в неистовстве.

— Это ВАШ наградной лист, — напомнил я. — За МОИ боевые заслуги.

Майор не выдержал: изорвал лист с описанием моих скромных подвигов, свидетелем которых был и он сам и его уполномоченный контрразведки. Клочья он швырнул, по счастью, чуть в сторону от меня, за что я ему по сей день благодарен. Вот и всё. Моя первая награда накрылась и булькнула… Я уже полагал, что и почётное предложение о вступлении в партию вместе с рекомендацией как-то само собой рассосалось. Но не тут-то было, на пороге хаты снова появился Хангени (правда, прошло три нелёгких месяца фронтовых будней) — парторг сиял, как начищенный сапог в утро торжественного парада:

— Приветствую и поздравляю!

— Это ещё с чем?

— С высокой правительственной наградой, — почти захлёбываясь, завершил Хангени, он выглядел совершенно счастливым.

— Мне что, героя присобачили? — с ним ещё можно было так шутить.

— С героем придётся подождать, пока — орден Красной звезды, — ответствовал партнанаец. — Приказ до штаба ещё не дошёл. Никто не знает. Тебе сообщаю первому.

Полагалось тащить его в хату (в «хату», потому что мы уже были в составе I-го Украинского фронта, под Киевом, и стояли в резерве, готовые вот-вот ринуться куда-нибудь, когда прикажут и, ежели, конечно, танки и недостающую технику вовремя подвезут. А уж в хате следовало поить дорогого парторга чем попало, потому что ничего сносного давным-давно в обозримом пространстве не наблюдалось… Да! И гвардейское знамя было вручено корпусу (а это не пустяк, это + 50 % зарплаты), и комбат у нас появился новый, по всей видимости, настоящий… Выпили по полстакана самогона, и тут гвардии старшего лейтенанта Хангени как током ударило:

— Чего я пришел-то?! Первая награда есть, сам говорил, будем оформлять приём-поступление в партию… Налей, не больше одной трети (это граненого стакана), а то у меня сегодня дел очень много. Невпроворот! — опрокинули ещё по трети. — А майор — твой любимый — свою рекомендацию так и не снял. Сказал: «Одно дело — характер подчинённого, а другое — партийные взаимоотношения».

«Вот паскуда!» — подумал я, а вслух произнёс:

— Ну и сволота! Лучше бы он эту рекомендацию порвал, а тот наградной лист пустил бы в дело… Я от его рекомендации отказываюсь! — брякнул я, чтобы не молчать и проявить хоть какую-то самостоятельность.

— Ладно, — согласился покладистый парторг, — я это предполагал. Рекомендацию заменим, освежим. Хотя при твоей склонности к высказываниям может и в этот раз обломиться. При всём при том новый комбат человек порядочный и к тебе, как видно, относится неплохо… Правда, сам всё ещё беспартийный. Поговаривают — бывший дворянин.

— А разве дворяне бывают «бывшими»?

— Бывают. Если всерьёз, я уже всё оформил, тебе остаётся подписать. И тогда ещё по одной, но смотри: не больше трети…

Признаюсь, я подписал всё. Хотя мог бы и на этот раз увернуться. Но кроме комбата, у нас поменяли и райкомовских работников, второсортных третьих секретарей.

Через собрание меня провели почти мгновенно, и я без лишних вопросов стал кандидатом. А кандидатский стаж к этому времени для фронтовиков сократили до четырёх месяцев (до того полагалось ждать один год, и большинство кандидатов до членства не дотягивало: или их убивало, или калечило, а в госпиталях вся эта кутерьма, как правило, сама собой сходила на нет, растворялась). Это сейчас можно шутить и хорохориться, упражняясь в словопрениях — как, кто, кому что сказал. Тогда шутников было поменьше, большинство же помалкивало — стукачей и на фронте водилось, увы, предостаточно. Хангени таким никогда не был. Он принадлежал нам — разведке. Я больше всего гордился тем, что в моём взводе не было ни одного стукача (или, может, мне так только казалось?)

Призывы призывами, а оборона моста, само собой, оборона, а вот самочувствие опять стало стремительно ухудшаться. Температура снова удавом поползла вверх. Старший военфельдшер Валентин оказался прав: «болезнь странная, непредсказуемая». На размышления ни времени, ни сил не было, но самое простое решение пришло сразу и без усилий: иду на оборону, там, вместе со всеми авось и полегчает, а не полегчает, так всё равно они меня не бросят… Хангени был человек мягкий, но упорный: ты хоть издохни, а он намеченное выполнит. Добросовестный был до одури. С чувством личной ответственности!