Таможня дает добро

В своих магазинах Геннадий Павлович левой водкой никогда не торговал. Проверяй не проверяй, никогда не найдешь ни одного фальшивого акциза на поблескивающих бутылках, которыми заставлена витрина. Здесь у него все в порядке, кстати, как и у его компаньонов. Геннадий Павлович понимал, водка — это водка, надежный, постоянный источник доходов, но такой же малопроизводительный — медленный, как дедовский самогонный аппарат. Очень уж неспешно капают деньги с этого дела.

А денег Геннадию Павловичу с каждым днем требовалось все больше и больше. Четыре года на жестких тюремных нарах он прикидывал: как же, в конце концов, можно разбогатеть, причем по–настоящему, чтобы денег хватило ну если не на всю жизнь, то лет на двадцать—тридцать. За два года Геннадий Павлович поездил, посмотрел мир. Был и в Германии, во Франции, в Италии, в Испании и Португалии, отдыхал на Кипре, играл в рулетку в Монако, трижды был в Швейцарии.Он вспоминал свою прошлую жизнь — до суда и тюрьмы. Не все в его деле было гладко. Следователи, конечно, старались, и прокуратура, и ФСБ пытались докопаться до истины, но смерть Федора Ивановича Муратова и его любовницы выбила у милиции все козыри из рук, — оборвала все ниточки.Да, получил свои четыре года Геннадий Павлович ,да, пропали из заводского хранища релкоземельные металлы, но то ли они пропали во время пожара,то ли до него,и сколько всего пропало,следствие,как нистаралось,как ни рыло землю,так и не смогло установить.Документация сгорела, хранилище после пожара представляло собой зрелище ужасное. Пожар был такой силы, что все удивлялись, как это весь завод не сгорел, как остались целы цеха.

Все сцисали на Федора Муратова, тем более что ответить на обвинение он уже не мог: мертвецы не разговаривают. Версия следствия выглядела следующим образом. Федор Муратов, будучи заведующим хранилищем ценных редкоземельных металлов, занимался воровством, причем в особо крупных размерах. Чтобы скрыть следы краж, устроил поджог. А когда понял, что следствие выходит на него,застрелил свою любовницу из охотничьего ружья и сам покончил жизнь самоубийством. Противоречило этой версии лишь отсутствие предсмертной записки. Но в момент гибели Муратов был сильно пьян, мог все совершить в алкогольном угаре.

В отличие от следователей, Геннадий Павлович Барановский Муратова знал хорошо, даже слишком хорошо, чтобы поверить, будто Муратов испугался расплаты за воровство и покончил жизнь самоубийством. Нет, Муратов был не тем человеком, чтобы сунуть ствол в рот и пальцем ноги нажать на курок охотничьего ружья. Нет, нет, в подобное Барановский поверить не мог.

«Кроме меня, — рассуждал Барановский, — подход к Муратову имел Адам Михайлович Самусев, причем подход непосредственный: Муратов ему подчинялся. Если Муратов и воровал, то, естественно, вместе с Самусевым, а нам не перепадали даже крохи от царского пирога.»

Единственным, кто сухим вышел из всей передряги, был Самусев. Именно этот факт и заставлял Геннадия Барановского не спать ночами, смотреть в потолок и грызть ногти на пальцах.

«Нет, нет, Самусев хитер, хитер как черт. Но меня ему провести не удастся. Вот только выйду на свободу, лишь захлопнутся за мной железные ворота и я получу на руки справку, что отбарабанил срок от звонка до звонка, то обязательно найду Самусева. А уж я‑то смогу с ним договориться, я из него все жилы вытяну, кровь высосу до капли. Он мне все расскажет о своих теплых делишках с Муратовым.

У Самусева и на момент пожара, и на момент гибели Муратова имелось алиби, причем такое, что не подкопаешься. По всему выходило, Самусев ко всем этим делам не причастен. Именно то обстоятельство, что у Адама Михайловича для доказательства своей непричастности к пожару и убийству заранее готовил железное алиби, и вызывало подозрение у заключенного под номером 1329, Геннадия Барановского.

«Нет, я до него доберусь, и он мне все расскажет. Я заставлю старого хитреца поделиться со мной!»

А по расчетам Барановского выходило, что из хранилища, за охрану которого он отвечал, каким‑то образом, то ли до пожара, то ли во время него, исчезло около сотни килограммов редкоземельного металла ниобия. А сотня килограммов — это бешеные деньги, как‑никак подобное сырье производится граммами и стоит дороже золота.

«Я найду покупателей, людей с деньгами — тех, которые готовы купить ниобий, и стану богатым. А если Самусев не захочет делиться? Если Самусева уже давным–давно нет в живых? Или, что еще хуже, старый хитрец покинул пределы России и живет где‑нибудь на Лазурном берегу, живет припеваючи, ест и пьет на золоте? А я в этой долбаной тюряге должен баланду из алюминиевой миски хлебать? Нет, так не пойдет. Четыре года — это четыре года. Огромный срок, огромный кусок жизни, причем какой жизни, можно сказать, лучшей. У меня еще полно сил, и я хочу жить.»