Танец блаженных теней

Юни и Хизер вошли в магазин и маячили в дверях подсобки. Хизер Сью мягко и вежливо улыбнулась бабушке.

– Нет, нельзя.

– Там же неглубоко!

Бабушка в ответ лишь загадочно хмыкнула. Она сидела, опираясь локтем о колено и прижав подбородок большим пальцем.

– Почему мне нельзя поехать? – не сдавалась Мэй.

Бабушка не отвечала. Юни и Хизер Сью наблюдали в дверях.

– Почему мне нельзя? – повторила Мэй. – Бабуля, почему?

– Сама знаешь почему.

– Почему?

– Потому что там парни собираются. Я тебе уже говорила. А ты уже становишься слишком большой для этого. – Губы ее плотно сомкнулись, а лицо приобрело уродливое и удовлетворенно-заговорщицкое выражение. Теперь она смотрела прямо на Мэй и не отводила взгляда, пока та не залилась краской от стыда и злости. Тогда бабушкино лицо несколько оживилось. – Вот пускай все прочие и бегают за мальчиками.

Она даже не взглянула на Юни и Хизер Сью, но при этих словах они развернулись и вылетели из магазина. Слышно было, как они промчались мимо бензоколонки, захлебываясь диким и каким-то отчаянным хохотом. Бабушка и виду не подала, что слышит.

Мэй ничего не сказала. Она постигала во мраке новое измерение горечи. Ее не оставляло чувство, что бабушка и сама уже не верит в свои доводы, но все равно извлекает их из мешка и злобно расцвечивает, лишь бы поглядеть на те разрушения, которые они творят.

А бабушка сказала:

– Эта Хизер, мисс как-ее-там-звать. Видала я, как она утречком вылезала из автобуса.

Мэй прошла через лавку прямо в подсобку, оттуда на кухню и вышла на задний двор. Она села у колонки, обшитой древним деревом, позеленевшим от гнили, с протекающим носиком и островком влажной грязи меж пучков высохшей травы. Мэй сидела там, пока не заметила огромную жабу, довольно старую и, как ей показалось, усталую. Жаба тяжко плюхалась среди травы. Мэй поймала ее и зажала в ладони.

Она услышала, как хлопнула застекленная дверь, увидела бабушкины тапки, ее невообразимые щиколотки двигались в траве неподалеку. Держа в одной руке жабу, в другую Мэй взяла короткий острый прут. Методично она принялась тыкать прутом в жабий живот.

– Отпусти ее, – сказала бабушка так, что Мэй уронила прутик. – Пусть себе скачет, убогая, – сказала бабушка, и Мэй очень медленно открыла ладонь.

Она ощутила запах бабушки, которая стояла рядом, – особенный запах плоти, сладковатый и гнилостный, – так пахнет увядающая кожура старого яблока, этот запах проник всюду и переборол более обыденные запахи крепкого мыла, отглаженного до хруста ситца и табака, которые всегда витали вокруг нее.

– Спорим, что тебе невдомек… – сказала громко бабушка, – тебе невдомек, о чем я только что раздумывала, сидя в магазине.

Мэй не ответила. Она наклонилась и стала с интересом отковыривать сухую корку на пятке.

– Я думала, что, наверное, продам магазин, – сказала бабушка так же громко и монотонно, как будто разговаривала с глухонемой. Она стояла, вперив взгляд в косматый от синеватых сосен горизонт, старушечьим жестом придерживая передник, плашмя прижав к нему ладони, и говорила: – Мы с тобой можем сесть на поезд и поехать в гости к Льюису.

Это был ее живущий в Калифорнии сын, которого она не видела уже лет двадцать. Мэй подняла глаза, – может, бабушка решила над ней подшутить? Она всегда говорила, что туристы – это дураки, которые думают, что какое-то место хоть чем-то лучше другого и что где-то может быть лучше, чем дома.

– Поедем с тобой к морю, – говорила бабушка. – Это не так уж дорого, мы можем как-то вечерком сесть и спаковать себе провизию. Всегда лучше приехать со своей едой, а то кто знает, чем там тебя накормят.

– Ты слишком старая, – сказала Мэй безжалостно. – Тебе семьдесят восемь лет.

– Люди в моем возрасте куда только не путешествуют – даже в Старый Свет, глянь в газеты.

– У тебя может случиться сердечный приступ, – сказала Мэй.

– Ну, тогда меня погрузят в вагон между латуком и помидорами, – сказала бабушка, – и доставят домой холодненькую.

А перед глазами Мэй тем временем возник берег моря. Ей привиделся вытянутый песчаный полумесяц, похожий на пляж у озера, только более длинный и яркий. И само это слово «море» дарило ощущение прохлады и восторга. Но она не верила ему, не могла понять. Ведь за всю ее жизнь бабушка ни разу не пообещала ей ничего приятного!