Танец блаженных теней

Мисс Марсаллес снова устраивает вечеринку. (Видимо, душа ее так дерзновенно жаждет праздника, что она никогда не называет это сугубо музыкальное мероприятие концертом.) Мама у меня не слишком-то находчивый и убедительный враль, даже путной отговорки придумать не может. «Художники приедут». «Друзья из Оттавы». «Бедной Керри удаляют гланды». Под конец все, что она способна выдать: «О, но не будет ли эта затея для вас слишком хлопотной теперь?» У этого теперь солидный довесок из всяческих пренеприятных значений – выбирай на вкус.

Теперь, когда мисс Марсаллес переехала из облицованного кирпичом домика на Банковой, где и так на последних трех вечеринках было не протолкнуться, в еще более тесное, если верить ее описанию, жилище на Бала-стрит (а вообще, где эта Бала-стрит?). Или теперь, когда старшая сестра мисс Марсаллес слегла после инсульта. Или теперь,

когда и сама мисс Марсаллес – мама говорит, надо смотреть правде в глаза – просто-напросто стала совсем старенькой.

– Теперь? – уязвленно переспрашивает мисс Марсаллес, притворяясь озадаченной, а может, и вправду так оно и есть.

Разве хоть раз ее июньская вечеринка была кому-то в тягость, где бы и когда бы она ни состоялась? Ведь сейчас мисс Марсаллес не может позволить себе других развлечений (сколько мама помнит, это всегда было единственным ее развлечением, но прозрачный старческий голос мисс Марсаллес, голос неустрашимый и неутомимо-светский, порождает призраки званых чаепитии, танцевальных вечеров в узком кругу, домашних посиделок и доисторических семейных обедов). Дети огорчатся, да она и сама огорчилась бы не меньше, если бы вдруг пришлось обмануть их ожидания, говорит мисс Марсаллес.

«Гораздо больше», – произносит мама про себя, но вслух, конечно, она этого сказать не может. Она отворачивается от телефона, и глаза у нее такие сердитые, словно при виде грязи, которую она не в состоянии отмыть, – таково мамино особенное выражение жалости. И она обещает прийти. Ближайшие две недели мама еще будет строить призрачные планы, как бы отвертеться, но она уже знает, что пойдет туда.

Мама созванивается с Мардж Френч – она тоже бывшая ученица мисс Марсаллес, а ее близняшки до сих пор ходят на уроки фортепиано, – и, пособолезновав друг дружке, они договариваются идти и держаться вместе. Подруги вспоминают, как в прошлом году шел сильный дождь, и мокрые плащи лежали горой один на другом в крохотной прихожей, потому что повесить их было некуда, и на полу под зонтиками растекались темные лужи. Платьица у младших девочек истрепались в давке, окна в гостиной так и не открыли. У кого-то из малышей даже кровь из носу пошла год назад.

– Но тут не мисс Марсаллес виновата.

Обе безрадостно смеются.

– Да. Но раньше такого не случалось.

И ведь все правда – в том-то и дело. При мысли о вечеринках у мисс Марсаллес тебя охватывает чувство, которое трудно выразить словами, все просто из рук вон, и всякое может случиться. Бывает даже, что по дороге туда невольно задаешься вопросом: а приедет ли хоть кто-то еще? Печальнее всего было видеть на двух или трех последних вечеринках, как ширятся бреши в рядах завсегдатаев, учеников прошлых лет, чьи дети, похоже, единственное теперь пополнение в классе мисс Марсаллес. Каждый год обнаруживаются все новые и значительные потери. Дочки Мэри Ламберт бросили музыку и Джоан Краймбл тоже своих не водит. Что это означает? – недоумевают мама и Мардж Френч, женщины, которые переехали в пригороды и беспокоятся, что они отстали от жизни, что инстинктивное умение поступать правильно их подводит. Уроки игры на фортепиано нынче не так важны, как были когда-то, и все это знают. Считается, что танцы более благотворно влияют на общее развитие ребенка, да и сами дети, во всяком случае девочки, похоже, совсем не против. Но как объяснишь это мисс Марсаллес, которая утверждает: «Музыка необходима всем детям. В сердце каждого ребенка живет любовь к музыке». И она свято верит, что умеет читать детские сердца, и в них она находит несметные сокровища благородных намерений и врожденной любви ко всему прекрасному. Легендарный, чудовищный обман, с помощью которого сентиментальность старой девы берет в ней верх над исконным здравым смыслом. Она беседует с детскими сердцами, и каждое сердечко для нее – святыня, а родитель – что он тут может сказать?