Танец блаженных теней

Женщина, сидящая рядом, нам незнакома. Она немолода, ее платье из тафты со стразами благоухает химчисткой. Женщина представляется нам как миссис Клегг – соседка мисс Марсаллес, занимающая другую половину этого дома. Мисс Марсаллес предложила ей послушать выступления маленьких пианистов, и она с удовольствием согласилась, ибо любит музыку во всех ее проявлениях.

Мама отвечает, что очень приятно, но вид у нее чуть-чуть сконфуженный.

– А сестра мисс Марсаллес, видимо, наверху? – спрашивает она.

– Да, наверху. Она не в себе, бедняжка.

Мама говорит, что это очень плохо.

– Да, такая жалость. Я дала ей кое-что, чтобы она поспала после обеда. Знаете, у нее отнялась речь. И вообще она уже совсем беспомощна.

Мама, уловив в голосе собеседницы чреватое излишествами понижение интонации, соображает, что сейчас последуют многочисленные интимные подробности, и снова торопливо уверяет, как ей жаль.

– Я присматриваю за ней, когда ее сестра уходит на занятия.

– Это так великодушно с вашей стороны. Я уверена, что мисс Марсаллес вам очень признательна.

– О да мне просто жаль старушек. Они ведь как дети малые, как пара ребятишек.

Мама что-то бормочет в ответ, но она не смотрит на миссис Клегг, на ее пышущее здоровьем кирпичное лицо и забавную, как по мне, редину между зубами. Мама смотрит ей через плечо, в столовую, смотрит с хорошо контролируемой тревогой.

А видит она вот что: накрытый стол, на котором все готово к банкету, абсолютно все. Блюда с сэндвичами, похоже, расставлены уже несколько часов назад: если приглядеться, заметно, что верхние уже начали черстветь и заворачиваться по краям. Над столом жужжат мухи, они садятся на сэндвичи и вольготно расхаживают по тарелкам с маленькими пирожными из кондитерской. Хрустальная чаша, как всегда водруженная посреди стола, наполнена прокисающим пуншем, в котором явно не осталось ни кусочка льда.

– Уж как я уговаривала ее не готовить все заранее, – шепчет миссис Клегг, восторженно улыбаясь, как будто речь идет о причудах и шалостях упрямого дитяти. – Представляете, она с пяти утра делала сэндвичи. Не знаю, на что они теперь похожи. Наверное, боялась, что не успеет. Боялась что-нибудь забыть. Они терпеть не могут забывать.

– Пищу нельзя оставлять надолго в такую жару, – говорит мама.

– Ну, я думаю, мы не отравимся. Неудобно только, что сэндвичи подсохнут. Но когда она в полдень налила в пунш имбирного пива, я так хохотала. Это просто перевод продуктов.

Мама отодвигается и оправляет свою шифоновую юбку, будто внезапно осознав, что недопустимо, да что там – просто гадко обсуждать в таком тоне приготовления хозяйки в ее же собственной гостиной.

– Мардж Френч нет, – говорит она мне твердеющим голосом, – а она обещала мне, что приедет.

– Я тут самая старшая, – недовольно морщусь я.

– Чш-ш. Значит, ты будешь играть последней. Ну, в этом году программа не слишком длинная, правда?

Миссис Клегг наклоняется к нам, груди ее источают теплое затхлое облако застоявшихся духов.

– Пойду проверю, не забыла ли хозяйка включить морозилку посильнее. А то она будет в ужасе, если все мороженое растает.

Мама пересекает комнату и что-то говорит своей знакомой, и я точно знаю, что именно: «Мардж Френч обещала, что приедет». На лицах женщин, накрашенных уже давно, сказывается и жара, и общая нервозность. Они спрашивают друг друга, когда же начало. Теперь уже скоро, по крайней мере, за последние четверть часа никто больше не появился. «Как подло поступили те, кто не пришел», – говорят они. Хотя в такую жару – а жара просто удушающая – это, наверное, наихудшее место в городе, и они почти понимают тех, кто не захотел прийти. Я оглядываюсь вокруг и вижу, что здесь нет никого из моих ровесников или хотя бы на год младше.

Малыши начинают играть. Мисс Марсаллес и миссис Клегг аплодируют им с большим энтузиазмом, мамаши с облегчением делают по два-три ленивых хлопка. Моя мама, похоже, вообще не в состоянии, несмотря на грандиозные усилия с ее стороны, отвести взгляд от накрытого стола и самодовольного полчища мух, кружащего над ним. Наконец мамин взгляд становится невидящим, отрешенным, он фокусируется на чем-то чуть выше чаши с пуншем, и, таким образом, голова ее может оставаться повернутой в этом направлении, и никто не догадается почему. Мисс Марсаллес тем временем тоже никак не может сосредоточить свое внимание на выступающих, она неотрывно смотрит на входную дверь. Неужели она надеется, что кто-то из отсутствующих ни с того ни с сего вдруг одумается и приедет? И в неизменной коробке возле фортепиано подарков больше, чем выступающих, – их куда больше, этих белых бумажных свертков, перетянутых серебряной тесьмой – не настоящей тесьмой, а лишь дешевой имитацией, которая рвется и осыпается.