Танец души:Стихотворения и поэмы.

Если Ленский был юношеским двойником поэта, то в поздние годы Щировский примерил к себе образ Чацкого. За отъездом Чацкого он чувствует желание грибоедовского героя погибнуть от любви. Поэтому заключительные строки «Вальса Грибоедова» звучат как самозаклинание:

Шел снежок, не спеша и не густо…Елки в святости зимних седин…И трудящийся рыл гражданинУголок оскорбленному чувству.Но до этого мне далеко…От любви умирают не часто.Балерина в телесном трикоДаст мне ручку белей алебастра.Даст мне нежную ручку – и баста!..Предрассветных небес молоко,Дальний вальс утихает легко…От любви умирают не часто.

Следующее значительное имя – Баратынский. Его строки стали эпиграфом к стихотворению «Убийства, обыски, кочевья…», его именем заканчивается поэма «Ничто»:

…Ты Гамлет! Ты Евгений Баратынский!

О, где вы, «розы Леля?» Nihil. Бред.

Цитируемые Щировским слова относятся к стихотворению «Старик» (1828), в котором 28-летний Баратынский оплакивает свою молодость и уходящее ощущение свежести бытия. Щировский также рано почувствовал себя стариком и вслед Баратынскому нашел для своей поэзии «язык молчания о бывшем и отпетом» («Акростих»; ср. с теми же мыслями Баратынского в стихотворении «Предрассудок»). Как и Баратынского, его привлекал зов прошлого и беспокоили размышления о скорой смерти:

Зачем мне скучная борьба,Зачем мне звезды, винограды,Бараны, пастыри, хлеба,Правительственные парады –Когда в злокозненной тишиРазведал старческую грань я:Певучий умысел душиЗарылся в обморок сознанья,И близится уже отъездДомой, к порогам добрых отчин,И мир вокруг – не так уж прочен,И тени тянутся окрест.

(«Звучи, осенняя вода…»)

Любимый Гумилев остался героем одной строфы («Скрябин, Эйнштейн, Пикассо, Гумилев»), но его образность проступает еще в одном фрагменте:

Чтобы снились нам джунгли и звери тамС исступленьем во взорах сторожких…

(«На блюдах почивают пирожные…»)

Однако в целом гумилевского влияния в поэзии Щировского почти нет. Зато очевидно много – есенинского. Вот самые характерные примеры:

Церкви, клуба, жизни мимоПрохожу я днесь.Всё легко, всё повторимо,Всё привычно здесь.Как же мне не умилиться,Как же не всплакнуть,Поглядев на эти лицаИ на санный путь?

Ты прошла, о генеральша,Ты идешь, народ, —Дальше, дальше, дальше, дальше,Дальше — всё пройдет.Дан томительный клубок нам,Да святится нить…Но зачем же руки к окнамРвутся — стекла бить?

(«Горсовет, ларек, а дальше…»)

Выйду-ка я, погрущу на луну,Пару селедок потом завернуВ умную о равноправье статью,Водки хлебну и окно разобью,Крикну «долой!», захриплю, упаду,Нос расшибу на классическом льду.Всю истощу свою бедную прыть —

Чтобы хоть вечер несчастным побыть!

(«Нынче суббота…»)

Как и Есенин, Щировский чувствует себя странником, идущим мимо этого мира, его тяготит советское запланированное счастье, он страстно хочет неповиновения «скучной романтике» мещанского быта. Только Есенин мог бы написать такие строки:

Я думаю: девочка милая,

Дура моя золотая,

Зачем я хвастаю силою,

Умные книги читаю?

Пусть тебе песни нравятся

Этого юного люда.

Ты вырастешь красавицей

Под пигалицыны баллады.

Будь умной: я стар и глуп.

(«Пигалица злополучная…»)