Танец души:Стихотворения и поэмы.

Это его, есенинские, размышления о новой молодежи, которая «под гармонику, наяривая рьяно, поет агитки Бедного Демьяна, веселым криком оглашая дол…». И его жалость к животным и птицам. И его понимание своей отсталости от песен «этого юного люда». И его недоумение по поводу своих знаний, которые не в силах помочь поэту понять новое. В Щировском много подспудно-есенинского, может быть, вследствие близости поэтических и человеческих темпераментов (любовь к вину, поиск женского сочувствия, по воспоминаниям – тяга к самоубийству). Есть даже такие строки, которые прямо приводят к прологу «Черного человека»:

Мой друг, мой друг! Ты видишь, я стареюЯ озверел и смерть страшит меня:Вот я встаю – и мир мне вяжет шеюБезумной, позлащенной петлей дня.

(поэма «Ничто»)

Или даже к предсмертным стихам, написанным в «Англетере»:

Я хочу умереть, мне уже надоелоКаждый день всё кого-нибудь разлюблять,Одевать и кормить это скучное тело,

Вешать брюки на стул и ложиться в кровать.Всё не ново и грустно, но всё же невольноЯ читаю стихи и пишу я стихи,Будто мне пламенеть и зевать не довольно,Будто в жизни бывают низы и верхи…

(«Я хочу умереть, мне уже надоело…»)

О Брюсове поэт вспоминает как о минутном увлечении ранней юности и даже сравнивает его противопоставление Пушкину с сумасшествием. Более Брюсов в нем никак не отзывается:

Я помню младость. Помню: младостьПьянила… Пушкина прочтя,Промолвило: «Какая гадость»Сумасходящее дитя.И мукой сладостных укусов

Пытал неясное моеМладенческое бытиеВ те времена Валерий Брюсов.

(поэма «Ничто»)

С Ахматовой Щировского роднит очень похожий взгляд на жизнь, но явным образом ее влияние проступает в одной строке: «Живу надменно и чердачно / И сокровенно…» (ср. «И в мире нет людей бесслезней, надменнее и проще нас»). Не исключено также влияние ахматовской строки «Мне голос был. Он звал утешно…» на стихотворение Щировского «Мне голос был…». Об ахматовском направлении поэтической мысли Щировского мы скажем далее в связи с «Реквиемом».

Как ни странно, у Щировского есть одно совершенно мандельштамовское стихотворение. Причем это мандельштамовская поэтика и образность 1930-х – армянских и воронежских – лет. И написано оно в 1938 году, когда сам Мандельштам был уже далек от карандаша и бумаги.

Спит душа, похрапывая свято –Ей такого не дарило снаСказочное пойло Арарата,Вероломство старого вина.Спи, душа, забудь, во мрак влекома.

Вслед Вергилию бредя.Тарантас заброшенного грома.Тарантеллу кроткого дождя.

(«Скучновато слушать, сидя дома…»)

Создается странное впечатление, что даже метрически Щировский допевает за каторжного поэта его последнюю песнь.

Еще один притягательный для Щировского автор, на сей раз из чуждого мира прозы – Достоевский. Он властен над воображением поэта только в Петербурге:

Город блуждающих душ, кладезь напрасных снов.Встречи на островах и у пяти углов.Неточка ли Незванова у кружевных перил,Дом ли отделан заново, камень ли заговорил.Умер монарх. Предан земле Монферан.

(«Город блуждающих душ…»)

Вот – слезы по лицу размазав –Я Достоевского прочел…Я – не Алеша Карамазов,Я нежен, мрачен, слаб и зол.А Муза, ластясь и виясь,Тихонько шепчет: «Нежный князь!Премудрый отрок, смутный инок,Не плачь из-за пустых лучинок.

(«Поэт и Муза»)