Танго на цыпочках

Пока бегали за веревкой — бегал младший из конвоиров, черноволосый, юркий, словно рыбешка, Славик — пока решали, кто именно вниз полезет — выбор вновь пал на Славика именно потому, что он невысокий и юркий — пока Славик обвязывался веревкой и выслушивал инструкции от начальства, Салаватов считал слонов. Вот просто сидел и считал слонов: время шло быстрее. Огромная серая гора с белоснежными бивнями и усталыми мудрыми глазами проплыла мимо — значит, прошла минута, за первой горой важно топает вторая, точно такая же, с бивнями и куцыми на фоне тела ушами. Это вторая минута. Третья… Десятая…

Он предлагал помочь, но менты посоветовали заткнуться и не мешать. Они ему не верили, и Салаватов их не винил. Он и сам на их месте не поверил бы. Оставалось ждать.

Ждать тяжело, гораздо тяжелее, чем нырять в черную пустоту колодца, поэтому Салаватов считал слонов и молился Богу, чтобы помог хорошему парню Славику спасти Нику.

Вокруг тихо: кузнечики, пчела, тяжелое собачье дыхание не в счет. Зато слышно, как ползет, трется о землю и человеческие ладони, веревка, кольца на земле разматываются, их остается все меньше и меньше, а спуск продолжается. Хватит? Или нужно будет искать еще веревку и начинать все сначала?

Должно хватить.

Стоп. Веревка дрогнула и дохлой змеей легла на траву.

— Кажись, все, Иван Юрьевич. — Леша продолжал держать веревку, точно боялся, что, если отпустит, то она улетит в яму. Не улетит, перед спуском второй конец троса обвязали вокруг дерева.

— Слава? Слава, ты как?

— Нормально… Ан… Ич… — Донесся из колодца голос.

— Что там?

— Дев…шка… Жива… Без соз…ия.

«Ия, Ия, Ия…» — радостно подхватило эхо. Ему-то что, ему весело, эху нравится играть с человеческими словами, а вот до самих людей дела нет.

Но главное Салаватов услышал: жива. Ника жива, а, значит, все будет хорошо, все будет просто замечательно, как этот день, как это эхо.

— Прив…л. Тащите, только осторожно. — По странной прихоти последние слова Славика колодец выпустил без искажений.

— Ну? — Иван Юрьевич, поплевав на ладони, ухватился за канат. — На счет три?

— А сумеем? — Леша смотрел на веревку с подозрением.

— Иван Юрьевич, разрешите, помогу? — На согласие Тимур не рассчитывал, а спросил лишь потому, что считать слонов стало невмоготу.

Ему разрешили и даже наручники сняли. Веревка в руках казалась тонкой и шершавой на ощупь. Под сердце испуганно кольнуло: выдержит ли? Но ведь Славика выдержала, а Ника весит куда как меньше.

— Ну, на счет три. Раз, два, три…

Веревка натянулась, больно царапнула ладони, и медленно поползла вверх.

Ника

Снова море, снова корабль и спящий ангел.

Больно.

Я лечу вверх, я уже почти взлетела, но боль тянет к земле. Боль цепью приковала меня к колодцу, а я не хочу обратно в колодец, я хочу вверх, к небу, к созвездью Гончих псов и Большой медведице. Лететь приятно, и, не удержавшись, открыла глаза.

Какой странный сон: перед самым лицом раскачивается стена. Влево-вправо, вверх-вниз. Стена серая с тонкими черно-бурыми прожилочками. Если всмотреться, то линии складываются в картинку. Забавную такую картинку: лежащий на боку человек, руки сложены на груди, над головой нимб, а чуть выше сердце из крыльев и звезда удивительного синего цвета.

Мне очень захотелось коснуться звезды, но, стоило протянуть руку, как стена завертелась-закружилась и пребольно ударила в плечо. Это в корне неправильно: сны тем и хороши, что в них не существует боли.

Значит, я не сплю? А штука, которая причиняет неудобства — это веревка? Откуда в колодце веревка? Меня нашли?

Боюсь поверить и спугнуть. Слышала, будто перед смертью люди часто видят галлюцинации. Не хочу, чтобы моя веревка и серая стена со спящим ангелом оказались галлюцинацией. Словно специально, чтобы опровергнуть мои опасения, веревка качнулась из стороны в сторону, а больная нога вписалась в стену.

Огненный шар боли затопил сознание.

Кажется… кажется все…

Год 1905. Продолжение

Казнить Николая Камушевского должны были утром, на рассвете. Аполлон Бенедиктович понятия не имел, откуда взялся сей странный обычай, да и, признаться, никогда не задумывался. Колеса кареты стучали по мостовой, а в окно стучались сумерки. Странное время, когда все выглядит иначе, не так, как днем. Вот и тюрьма, серое, приземистое здание, уродливое этой своей обыкновенностью и непримечательностью, каменный монстр, Левиафан, в чьей утробе томятся люди.