Танго на цыпочках

Маму я вообще не помню. Она умерла и в доме не любили вспоминать о ней. Воспитанием нашим занималась Василина Антоновна, теть-Вася, двоюродная сестра отца. Превыше всего тетя Вася ценила чистоту в доме, на втором месте стояло питание, на третьем — наша с Ларой успеваемость. Тонкие же материи, навроде мифических талантов, которые следовало выявлять и развивать, оставались далеко за гранью тетиного восприятия. Она гордилась Лариной золотой медалью, шпыняла меня за тройки и устроила форменный скандал, узнав, что Лара с ее медалью не собирается становится ни "дохтуром", ни на худой конец "учителькой". Слово "художник" в исполнении Василины Антоновны звучало почти ругательством. Она даже выпороть Лару грозилась, а та на угрозу наплевала. Лара всегда делала лишь то, что хотела.

Тетя Вася пережила отца на пять лет, она покинула нас, когда мне было уже пятнадцать, и я очень четко запомнила и похороны, и поминки, и свое горе. Горевала по тетушке я совершенно искренне, невзирая на дремучесть и занудность, тетя была человеком родным и любимым. Вместе с ней из дома исчез запах хлорки, аромат пирогов с капустой, возвещавший о наступлении выходных, клетчатый фартук с вышитым на груди цветком и фарфоровая пастушка с комода. Пастушку, невзирая на мои возражения, Лара отправила в мусорное ведро, заявив, что она нестильная и несовременная.

Вместо пастушки на комоде поселилась гнутая блестящая штуковина, похожая на завязанный узлом карандаш-переросток. Штуковина стильная и современная, под стать Ларе, для меня она стала своеобразным символом начала новой эпохи. Жить вдвоем было весело и утомительно. Гости, внезапно нагрянувшие в два часа ночи, музыка и танцы до рассвета, пустые бутылки и гора грязной посуды поутру, гулкая голова и красные от недосыпания глаза… Всего и не упомнишь. На Лариных друзей можно было сердится, Лариных друзей можно было ненавидеть, Лариных друзей можно было гнать вон, хотя на мои крики они не обращали никакого внимания, саму же Лару я могла лишь обожать. И обожала, пока однажды злой человек не украл ее.

Злой человек сидел рядом, и уже не казался мне таким уж злым. Несмотря на все усилия, ненависть к Салаватову угасала, подобно костру под дождем.

— А я тетку вашу не помню совсем. — Признался Тимур.

— Тебя тогда не было.

— Был.

— Нет.

— Да, но ты не знала. Мы с Ларой долго встречались, но в дом она не приглашала. Стеснялась, что ли?

Глупость невероятная, Лара никого никогда не стеснялась, если человек ей не нравился, она просто прекращала с ним всякое общение. Рецепт простой, правда у меня никогда не получалось следовать ему.

— Она и сюда приходить отказывалась. — Пожаловался Тимур. — И никогда не говорила, что любит…

А вот это правда, Лара предпочитала словам дела. Я-то знаю, что меня сестра любила, но она ни разу, ни единым словом не обмолвилась об этом. Мы сидели долго, часы тикали, за окном плескалась темнота, а на кухне тепло и уютно. Разговор перепрыгивал с темы на тему, но всякий раз возвращался к точке отсчета.

Кто играет в Лару?

— Значит, конечная цель твоего пребывания здесь тебе не известна? — В десятый, наверное, раз спрашивает Тимур. Ух, как он сформулировал — "конечная цель пребывания", веет жутким официозом и бюрократией, точно здесь не квартира, а пограничный пост, где обязательно нужно рассказать — зачем въезжаете, на какой срок и с какой целью. Любопытно, а "зачем" и "с какой целью" — это одно и то же или разное?

У Тимура серые глаза, вернее серо-голубые, словно шерсть породистой русской голубой, а ресницы черные, длинные и совершенно немужские. Ну вот еще не хватало любоваться его глазами и его ресницами, подобной глупости я не совершала со школьных времен, с того самого Игоря, в родинку которого я влюбилась. Следует собрать себя в кучу и ответить.

— Не известно.

— Она позвонит еще?

— Обещала.

— Хорошо. — Салаватов потер ладонью щеку. — Нужно будет определитель купить.

— Зачем?

— Чтобы определить, откуда звонок. Ники, ты что, совсем думать разучилась?

— А ты надеешься, что твой определитель поможет с… — Я подняла глаза к потолку, Бога там не наблюдалось, рая, космоса и иже с ними тоже, зато имелась круглая оранжевая люстра, похожая на приклеенный к потолку апельсин, и паутина в углу, прямо над Тимуровой башкой.

— Я надеюсь, что с помощью определителя мы отловим шутника, после чего мирно разбежимся по своим углам, никто никому ничего не будет должен, идет?

— Идет.

Если все пойдет по плану, то скоро я снова останусь одна, снова буду учиться жить, в прошлый раз помогла ненависть, а в этот как быть?

И была ночь, беспокойная, наполненная кошмарами, бесконечно длинная. А за ней день. Тоже длинный и нудный, но и он в конечном итоге скатился к вечеру. Когда стемнело, я поняла, что день прошел. Просто взял и прошел. На Аляске северное сияние, в Куала-Лумпуре потоп, на Тасманских островах нашествие саранчи, у меня же просто день, обыкновенный, без сияния, потопа и саранчи. Стрелки упрямо наматывают круги по циферблату, и мозг вяло реагирует, отмечая, что прошло на час больше.