Танкер «Дербент» • Инженер

— Да. То, что мы наметили на совещании, требует подготовки и крепкого руководства. Самотеком ничего не придет. Так вот Шеин, — Семен Алексеевич нагнул голову, прикуривая, — Шеин для вашего района — самый подходящий человек. А ты что молчишь? Недоволен?

— Я-то? Нет, я доволен, — откликнулся Стамов. — Очень доволен, — повторил он горячо. — Степан — действительно самый подходящий человек.

Он взял тянучку, сунул ее в рот и, расклеивая вязнущие зубы, не в силах был удержать радостной мальчишеской улыбки.

— Степан был чернорабочим, — сказал он, — когда я пришел сюда. Это был невидный паренек; он здорово тосковал по своей Тихорецкой станице, и у него, помню, был сундучок, окованный, верно, каким-нибудь доморощенным кузнецом и расписанный суриком на манер деревенских наличников. Степка собирал ржавые гайки, подковы, разную дребедень и складывал в сундучок, «для хозяйства». Понимаете, он не верил, что останется здесь надолго. Я поставил его к станку. Он пробурил одну свечу, весь вспотел от волнения и был бледен. А потом я поставил его верховым... Думал ли я тогда? А теперь...

— А теперь он твое начальство, — нетерпеливо перебил Семен Алексеевич. Он не очень-то любил, когда при нем вспоминали прошлое — воспоминания часто располагают людей к благодушию. — А тебя я сегодня увезу с собой, — сказал он неожиданно. — За тем и вызвал.

Стамов молча наклонил голову. Он все еще думал о Шеине и его судьбе. Молчаливый нескладный паренек, собиравший на промыслах ржавые гайки, стал теперь управляющим трестом «Рамбеконефть». Пожалуй, только оспины да припухлые губы и остались от того паренька. Впрочем, еще шапка-ушанка... Да, как ни странно, ту самую шапку из рыжей степной лисицы, которую носил когда-то тихорецкий паренек, теперь донашивает мастер Шеин, новый управляющий...

— Ты меня слушаешь?

— Да, Семен Алексеевич...

— Переход бурения на цикл и связанную с этим административную ломку наркомат не осилит без участия производственников. Я еду нынче с поездом ноль девять. Со мной — инженеры из разных районов. Вот и ты от «Рамбеконефти» поедешь.

— Я готов.

— Вот и хорошо. Поработаешь в наркомате месяца полтора, осмотришься. И мы тебя поближе узнаем. Сейчас девять часов. Уложиться успеешь?

— Уложиться? — Стамов рассеянно оглядел себя, точно недоумевая, зачем еще надо укладываться. — Успею, конечно.

— Билет получишь у секретаря на вокзале, — сказал Семен Алексеевич, вставая.

И вот он стоит на скользкой асфальтовой площадке под теплым проливным дождем и смотрит, как бежит по кругу стрелка бензиномера. Десять... двенадцать... четырнадцать... стоп! Женщина в клеенчатом плаще вешает шланг на крючок и поднимает с лица капюшон. Лицо у нее мокрое, усики на верхней губе поседели от водяной пыли — худое желтовато-смуглое лицо старой азербайджанки.

— Дождь землю греет, — сказала она, улыбаясь, — жара будет.

— А у нас в России говорят: внучек за дедушкой пришел. Это, знаете, когда снег весной. Ну, а здесь дождь. — Он видел, что женщина не понимает его, махнул рукой и засмеялся. — Весна идет, вот и все.

Звенели струи в водосточных трубах. Булькали капли. Кусты пригнули к земле голые, ободранные прутья, притаились. Ломалась, пенилась, стекала в море хилая прикаспийская зима, а с юго-востока летел на могучих взъерошенных крыльях теплый циклон, торопился покончить с зимой до восхода солнца.

Стамов уселся за руль и чуть тронул машину. Впереди, сквозь косую сетку дождя, виднелось мокрое шоссе, покрытое фонтанчиками и пузырями. Уплыло назад освещенное здание компрессорной станции. Очертания ее едва угадывались в темноте, но свет из окон падал на мокрый асфальт, отражаясь в нем, как в глубокой воде, и было похоже, что автомобиль стоит на месте, а мимо проплывает большой ярко освещенный корабль.

Промелькнул корабль, скрылся. Стелется по кабине голубой дымок папиросы, а навстречу мчится, ревет и звякает железом одноглазый грузовик. Кабина осветилась, стала ясно видна стрелка «дворника», бегающая взад и вперед по стеклу, а папиросный дым из голубого стал серым. Грузовик проревел и исчез, впереди упала темная завеса, и опять забегали пузыри, запрыгали фонтанчики, заколыхалась косая сетка дождя. Взвился, вытянулся свечой пестрый шлагбаум, возле него застыла фигура в дождевике, с фонарем, затканная брызгами, — женщина ли, мужчина — не поймешь.

Небо спустилось ниже, прильнуло к земле, клубилось над самым радиатором; его рвали в клочья желтые конусы фар, оно истекало дождем — целыми потоками.

Мотор натужно загудел. Начался подъем на Каштанный бугор. Вон там, направо, — глиняные карьеры, осушенное болото, здание нового завода. Все это скрыто в темноте за плотной завесой дождя. Да и место это за шесть лет стало неузнаваемо. Но Сергей вглядывается в темноту, и ему кажется, что видит он зеркально-гладкие лужи болота и в них — золотой лунный серп и звезды.

«Поди сюда, сядь рядом. Мы уже не увидимся больше...»