Танцовщица

опыт научил ее без особого оптимизма относиться к подобным приглашениям. Наоборот, у нее появились дурные предчувствия. В последнее время они часто посещали ее.

При ее появлении Лестер Гилберт поднялся из-за массивного стола и улыбнулся. Это ничего не значило. Он всегда сообщал самые неприятные вещи с улыбкой.

— Мисс Дункан, как очаровательно вы сегодня выглядите! Русская принцесса из заснеженной страны, шведская дворянка, образ рождественской добродетели!

Это была его обычная манера общения, и она стояла, спрятав руки в муфту, ожидая, когда он перейдет к делу.

— Последнее время вы выглядите немножко бледной, моя дорогая. Надеюсь, все в порядке? Никаких семейных неурядиц или финансовых затруднений? К тому же вы похудели чуть больше, чем нужно. Мои зрители предпочитают видеть на сцене… э… здоровых женщин.

— Я постараюсь есть больше, мистер Гилберт, — пообещала она и собралась выйти.

— Отлично, великолепно! Вы становитесь очень популярны у наших джентльменов. И у леди, конечно, — добавил он поспешно. — Вы отлично развиваетесь под моим руководством. Я более, чем доволен. Разве я не говорил вам когда-то, что послушание поощряется?

— Да, по-моему, говорили, — пробормотала Лейла, желая, чтобы он отпустил ее переодеться к первому номеру. Она и так пришла слишком поздно.

— В качестве подарка я даю вам роль Лолы, цыганки. У Мегон бронхит, и она вряд ли скоро сможет петь. Я не ошибся в вас. — Лестер весело засмеялся. — Если на вас надеть черный парик, вы будете вылитая цыганка.

Она послушно улыбнулась.

— Спасибо, мистер Гилберт. Я буду очень стараться.

Это он и ожидал услышать, поэтому снова лучезарно улыбнулся и проводил ее до дверей офиса. Смысл произошедшего дошел до нее только, когда она шла мимо рабочих сцены, которые, как муравьи, сновали туда-сюда, прилаживая декорации для первого действия после дневного спектакля. Между спектаклями всегда была ужасная спешка, потому что первая и последняя сцены в «Веселой Мэй» требовали больших перестановок. Отовсюду неслись стуки молотка и проклятия. Лейла шла, пытаясь вспомнить сцены, в которых участвует цыганка. Она обнаружила, что не помнит ни слов, ни музыки. Весь сюжет «Веселой Мэй» вдруг вылетел у нее из головы. Ее охватил страх. Еще на дневном спектакле с Мегон было все в порядке. Как она могла заболеть так быстро?

Ей встретился Джек Спратт, и она схватила его за руку.

— Где можно взять экземпляр сценария? Я должна играть Лолу, и мне нужно повторить текст. Я не помню ни одного слова.

Он похлопал ее по руке.

— В тот момент, когда вы выйдете на сцену, вы все сразу вспомните.

— Да, я уверена, что так и будет, — пробормотала Лейла, уверенная в обратном. — Но мне все равно нужен экземпляр сценария. Где сидит суфлер? Кто вступает первым: я или оркестр? О Господи, мне кажется, что ария не в моей тональности.

Спратт засмеялся.

— Вы в такой панике, но я уверен, что все будет замечательно. Идемте со мной, я дам вам экземпляр роли Лолы. Весь сценарий вам не нужен, моя дорогая.

Схватив роль, она побежала в гримерную, где про эту новость уже все знали.

— Девочки, дорогу цыганке!

— Тебе не надоело сидеть в кибитке?

— Погадай мне по руке, только если увидишь что-то неприличное, не говори вслух.

За кулисами шла обычная яростная грызня, и кто-то уже говорил, что роль цыганки пора передать тому, кто может петь по-настоящему. Девушки были рады за Лейлу, но проявляли это в манере, обычной для театра Линдлей. Но она ничего вокруг не видела, а только повторяла слова Лолы, на ходу раздеваясь и накладывая грим. Она потянулась за военным мундиром и обнаружила, что его нет.

— Ты что, собираешься играть две роли? — спросила девушка рядом. — В секстет назначена Мейси.

Трясясь с каждой минутой все больше, Лейла надела костюм цыганки, который на ней немного висел. Кто-то туго заколол его на талии, а она распустила на плечи свои темные волосы, вплетая в них цветы и сосредоточенно шепча слова Лолы. Наконец она была готова и забилась в угол, чтобы, никому не мешая, переждать первый акт и часть второго, когда ей придется предстать перед невидимой публикой в алых креслах. Она так долго ждала этого. Если бы она продолжала уроки пения! «Вы, как рыба в кастрюле, и производите на мир столько же впечатления, сколько она».

Ей нужно вернуться к профессору Гольдштейну и попробовать снова. Она слишком легко бросила занятия. Ждать подходящего момента означает ждать всю жизнь. Франц Миттельхейтер говорил, что она должна все бросить ради пения, а она бросила пение. Ради чего? Уверенная, что, выйдя на сцену, она положит конец своим надеждам, Лейла в отчаянии просидела весь первый акт, смотря невидящими глазами на строчки текста.

Во время антракта она пряталась в углу. Вокруг нее слышались оживленная болтовня и смех, в давке девушки с ловкостью фокусников меняли костюмы. Она завидовала им и хотела быть одной из них. Быть цыганкой— это ужасно. Лейла вспомнила, как Рози когда-то сказала: «Если что-нибудь пойдет не так, во всем обвинят цыганку. Я вижу это за версту».