Танцы марионеток

Юлька живо представила, как страдает в одиночестве несчастная старушка, и ее внезапно охватил гнев. Это было вовсе не то чувство злобы, в котором она пребывала постоянно еще пару месяцев назад, надеясь, что когда-нибудь ей удастся отомстить старухе какой-нибудь грандиозной пакостью. И не собачье ожесточение, появлявшееся изредка, приступами, после особенно больно кольнувшего ее замечания Конецкой. И не то чувство устойчивой, сидящей глубоко внутри ненависти, которую она испытывала к отцу. Гнев, беспримесный гнев против человека, обидевшего того, кто заведомо не мог ему ответить, поднялся в Юльке, как вихрь, раскрутился откуда-то из позвоночника – который теперь она держала прямо – и увлек за собою.

Она двинулась к гостиной, уверенная, что Конецкая сидит именно там – конечно же, где ей еще быть! Наверняка развалилась в кресле, удовлетворенная тем, что наконец-то ее уколы достигли цели. Она измывается над ними, пользуясь своим положением хозяйки дома, но Юлька ей покажет, что не всех можно доводить до крайности! Сейчас она ей все выскажет! Обидеть кроткую, нежную, безобидную Валентину Захаровну мог только никуда не годный человек. «Тоже мне, а еще подруга! – мелькало в голове у Юльки. – Да чем иметь такую подругу, лучше не иметь никакой! Что это за дружба, за которую приходится расплачиваться слезами и огорчениями. Ведьма, настоящая ведьма, в самом деле…»

В памяти всплыли все случаи последних дней, когда Конецкая высмеивала ее, унижала и оскорбляла, и кровь прилила к Юлькиным щекам. «Значит, я сама не знаю, какая я есть, да?! Знаю, уважаемая Марта Рудольфовна! Знаю, что я чувствую по отношению к вам. Пусть вы умная, много повидавшая, пусть вы сделали меня такой, какой я бы хотела быть, – все равно я вас не-на-ви-жу! НЕНАВИЖУ!»

Юлька с небывалой решимостью распахнула дверь в гостиную. Конечно, ведьма сидела там – правда, не с книгой в кресле, как ей представлялось, а на стуле возле окна и отчего-то сгорбившись. Так странно было видеть ее с поникшей спиной, что Юлька затормозила с разбегу, уже понимая, что ошиблась и ссора с Мурашовой, если она и случилась, выглядела вовсе не так, как ей казалось. Заморгав, она остановилась посреди комнаты, и все слова, которые она готовилась выпалить, застыли у нее на губах.

Конецкая даже не подняла головы. Не спросила, как прошел сеанс у Мансурова, не бросила одну из своих едких фраз, не оглядела ее снизу доверху внимательными черными глазами, готовясь заметить любой недостаток в Юлькиной внешности. Как сидела, так и осталась сидеть, сложив руки на коленях.

«Вот оно! – кольнуло Юльку. – Ей плохо!»

Ненависть ее сменилась чем-то другим, не выразимым словами, темным и мстительным. Не совсем то, что требовалось, но зато какой шанс! Когда еще унизить ведьму, как не в тот момент, когда она сама беззащитна и не сможет ответить? Восторжествовать над ней, столько времени державшей Юльку в загоне, сказать что-то такое, от чего она окончательно ссутулится и больше не выпрямится. «Что же, что же… – судорожно соображала она. – Что-нибудь про возраст? Точно! Женщин это всегда задевает. А еще об ушедшей любви, которая, наверное, давно уже тлеет в могиле…»

Юлька сделала шаг вперед, остановилась перед старухой, вскинула голову.

– Что, Марта Рудольфовна, – с залихватской небрежностью спросила она, – мужчину не поделили с подругой тридцать лет назад? А сейчас вспомнили о былом и накатили воспоминания, да?

Старуха подняла на нее усталые глаза, показавшиеся Юльке бесцветными.

– Дура ты, – негромко сказала она. – Маленькая дурочка.

Юльку окатило жгучим стыдом – не от слов, а от усталых глаз Конецкой, страшных и больных, словно она жила на свете не семьдесят, а сто семьдесят лет, и от самой себя, небрежно бросающей омерзительные, пошлые слова.

– Марта Рудольфовна, простите меня! – сказала она сдавленным голосом и опустилась возле ее ног. – Ради бога, простите…

Та молчала. И вдруг подняла руку, провела по Юлькиной голове, пригладила ей стриженые волосы.

От ее жеста, от этой неожиданной ласки у Юльки в горле из ничего образовался ком – жесткий, шершавый, колючий, как сухая трава, он не сгладывался и не выдыхался. Она попыталась что-то сделать с этим комом, попыталась «продышать» его, но ком так и сидел в горле, пока не начал вытекать из глаз водой. Юля сидела, боясь пошевелиться, изо всех сил сдерживая воду, которая, как назло, все текла и текла – ком оказался большим.

– Ничего, ничего, девочка, – тихо сказала Марта Рудольфовна. – Ничего.

Она наконец позволила себе откинуться на спинку стула и расслабиться. Оказывается, все это время она чувствовала себя напряженной, как… Она поискала удачное сравнение. Нить? Струна? Скорее рыбак, ждущий крупную рыбу, заведомо зная, что леска не выдержит и оборвется. Или у него самого не хватит силы в трясущихся руках, чтобы удержать удилище. Как, собственно, и произошло.

Снизу шмыгнули носом.