Тарикат (СИ)

«Этот тощий желчный старикашка, — размышлял он по пути в караван-сарай, — не может совладать с собственным нафсом[1], какой из него муршид[2]? Осел, на котором я еду, и то имеет больше святости, нежели этот ханжа!»

Наджмаддин возблагодарил Всевышнего за то, что даровал ему мудрость, благодаря которой он смог увидеть ничтожность учителей, с которыми сталкивался в своей жизни. За последний год Аммар бин Ясир стал уже вторым шейхом, от которого юноша ушел, будучи уверенным в правильности своего поступка. Аллах открывал ему глаза на истинное состояние этих людей, и он ясно понимал, что его знания намного глубже, а путь к Истине, которым он следует, намного дальновиднее.

Шейх Исмаил аль-Касри первым заподозрил неладное и отправил Наджмаддина в Бидлис к Аммару бин Ясиру. Прошло несколько месяцев, и все в точности повторилось. Как следует отчитав, Аммар выгнал юношу вон, наказав ехать в Египет к шейху Рузбихану аль-Мисри. Он что-то бормотал о невежестве, непроходимой тупости и непомерной гордыне, но Наджмаддин не вслушивался. Бедный старик просто завидовал, что Аллах наделил большей милостью юнца, и не находил себе места, снедаемый обидой и досадой. Поэтому и отправил того с глаз долой, чтобы не бередил его порочную душу.

И вот спустя несколько месяцев Наджмаддин стоял на пороге ханаки[3] Рузбихана недалеко от портового района Александрии.

Перешагнув порог и желая заявить о своем прибытии, он громко поприветствовал хозяина обители. Несмотря на обеденный час, двор пустовал. Лишь какой-то старик с загорелой до черноты кожей совершал омовение слева в закутке. Приблизившись, юноша обратил внимание на миниатюрный, почти игрушечный, кувшин, из которого мужчина наполнял пиалу.

«О, Всемогущий, — он закатил глаза, — здесь даже не знают, сколько воды нужно для омовения. Куда старый пройдоха Аммар меня отправил?»

Старик резко повернулся и плеснул в юношу водой из пиалы. Словно гигантская волна набросилась на того, ударила в грудь и повалила на землю. Наджмаддин захлебнулся и зашелся в приступе кашля. Глаза резало так, будто их залили кислотой. Когда спазмы отпустили его горемычный желудок, а резь немного унялась, он поднял голову, щурясь. Поначалу размытые и блеклые, образы мира постепенно обрели четкость, и юноша ахнул, выпучив глаза.

Вокруг — сколько хватало взора — простиралась равнина. Выжженная, черная от копоти земля стонала под ногами тысяч людей. Ор, гвалт, крики о помощи и ругань разносились во все стороны. Над головами толпы сияющими молниями носились ангелы. Не церемонясь, они хватали людей и швыряли их в яму, над которой поднимались языки пламени и клубами валил пепельный дым.

Небеса разверзлись и оттуда низринулся всепоглощающий гул, перекрыв собой звуки творящегося на равнине безумства. Исрафил, трубач Аллаха, возвещал мир о наступлении судного дня.

Толпа возопила пуще прежнего, бросаясь в разные стороны, дабы избежать цепких рук ангелов. Обезумевшие от страха люди сталкивались между собой, сплетались в живые пульсирующие клубки, рвали друг друга руками и зубами. Воздух наполнился смрадом испражнений и развороченных человеческих тел. Иблис пировал.

Крутя головой в поисках укромного места, Наджмаддин наткнулся взглядом на холм, возвышающийся над равниной. Густо покрытый зеленью, он явственно контрастировал с черно-серым окружением. На вершине сидел благообразного вида старец в белом плаще и чалме. Луч света, падавший на его фигуру, придавал ей неземное, возвышенное сияние.

«Праведник!» — вспыхнуло в сознании, и юноша ринулся к холму в надежде обрести спасение. Странно, но никто кроме него не обращал внимания на зеленый холм, будто он для них не существовал. «Похоже, что здесь все грешники, поэтому Всевышний и скрыл от них святого старца, — злорадно подумал Наджмаддин. — И только мне, своему верному слуге, Аллах открыл путь к спасению».

Добравшись до подножия холма и ликуя в душе, он уже занес ногу над колышущейся зеленью, когда ему преградили дорогу. Ангел в сияющих одеяниях вопросительно посмотрел на юношу сверху вниз и безучастным голосом изрек:

— Милостью Вседержителя, ступить на эту землю могут лишь имеющие связь с Рузбиханом — величайшим праведником.

Услыхав знакомое имя, Наджмаддин, ничуть не сомневаясь, выпалил:

— Я — ближайший ученик шейха Рузбихана.

Ангел не торопился освобождать дорогу, испытующе глядя ему в глаза.

«Аллах милосердный, — взывал юноша про себя, — помилуй и сохрани!»

Удовлетворившись осмотром, небесный рыцарь посторонился, и Наджмаддин что есть мочи рванул к вершине.

Взмокший и запыхавшийся, он упал на землю в нескольких шагах от святого и только тогда поднял голову, чтобы разглядеть его черты.

— Всемогущий, — опешил юноша, узнав в праведнике старика, плеснувшего в него водой во дворе ханаки Рузбихана. — Так ты и есть Рузбихан аль-Мисри?!

Старец улыбнулся и поманил его к себе. Наджмаддин приблизился, все еще не вставая с колен и вопросительно глядя на праведника. В мгновение ока улыбка стерлась с его лица, и тут же юноша ощутил удар, от которого завалился навзничь.