Тарикат (СИ)

— Говори, — обычным голосом отозвался учитель, но степняк прекрасно услышал его.

— Великий каган велел передать, что предаст Гургандж избиению и грабежу. Тебе же он являет милость и предлагает немедля покинуть город и присоединиться к нему.

Ни единый мускул не дрогнул на лице шейха. Взгляды сопровождавших нас защитников Гурганджа устремились на него: кто-то с надеждой, иные с опасением и подозрением. Аль-Кубра же застыл подобно древнему изваянию — величественно и молчаливо. И даже мир стих на мгновение, не решаясь отвлекать шейха от раздумий.

— Так что ты решил, старик? — нарушил молчание посланник монголов. — Великий каган не предлагает дважды.

Аль-Кубра, казалось, не слышал его, полностью уйдя в себя. Напряжение повисло в воздухе, уплотняясь с каждой секундой. И когда, чудилось, оно лопнет, хлестнув по ушам, учитель заговорил — негромко и буднично, будто рассказывал очередную притчу:

— Вот уже семьдесят лет я переношу горечь и сладость своей судьбы в Хорезме, с его народом. И теперь, когда наступила пора лишений и бед, если я покину его — это будет далеким от пути благородства и великодушия.

Не став дожидаться ответа, Аль-Кубра развернулся и быстрым шагом направился прочь от стены.

***

— Бахтияр, — окликнула меня Сапарбиби, — принеси воды — будем варить чалов.

Прихватив с собой пару бурдюков, я вышел со двора и направился к старому колодцу неподалеку от дома Карима.

Жара, хвала Аллаху, миновала и я наслаждался прохладным освежающим ветром, обдувающим лицо. Он принес с собой ароматы мясной похлебки и жаренных лепешек — и желудок требовательно заурчал. Перед глазами возник огромный казан, полный душистого риса, лука, моркови и больших сочных кусков баранины. Сапарбиби готовит лучший в Мерве чалов — пальчики оближешь — я блаженно зажмурился, предвкушая сытный обед.

Колодец располагался в центре участка, окруженного четырьмя ветхими, наполовину развалившимися стенами из глиняного кирпича. Поговаривали, некогда на этом месте стояла ханака дервишей. Но более семидесяти лет назад, во время грабительского налета хорезмшаха Астыза, приют оказался на пути захватчиков и был разрушен. Колодец тем не менее уцелел, и спустя время жители со всей округи стали ходить сюда за водой, почитая ее особенной, наполненной баракой[4].

Я нырнул в проем и замер, не веря своим глазам.

Двор был пуст.

Ни души.

Чтобы средь бела дня старый колодец пустовал? Быть того не может! В любую погоду народа здесь хватало: местные набирали воду для хозяйственных нужд, проезжавшие мимо караваны останавливались передохнуть, освежиться и напоить животину. Плеск воды, разговоры, рычание верблюдов — двор всегда полнился всевозможными звуками. А тут — тишина. Но какая-то странная, неестественная. Будто вымерло все живое и неживое.

Я встряхнулся, выныривая из липкого омута морока. Взгляд упал на колодец. Грубая кирпичная кладка, промазанные глиной стыки. В некоторых местах кирпич треснул, разбрасывая сеть извилистых дорожек в разные стороны. Две кривые деревянные сваи по бокам и такая же перекладина были обновлены совсем недавно, если судить по цельности и цвету древесины. В центральной части перекладины была намотана толстая веревка из овечьей шерсти. Противоположный ее конец обвился вокруг деревянной ручки ведра, болтающегося на сучке одной из свай.

От колодца веяло чем-то привычным и уютным, как от родного дома, куда путник возвращается после очередного странствия. Ветхий, но сохранивший свою силу, он словно собирал мир вокруг себя, придавая ему незыблемость и ясность.

Я невольно улыбнулся, отбросил мимолетные подозрения и бодро зашагал к источнику живительной влаги. Шаги гулко отдавались в пространстве, будто я ступал тяжелыми сапогами по гладкому мрамору. Приблизившись, я поправил лямку бурдюка на плече, снял ведро и заглянул в колодец, чтобы оценить глубину.

Воды не было. Вместо нее в глубине колодца покачивалась густая непроницаемая завеса тьмы. Она ждала. Выжидала, когда кто-то обратит на нее внимание. Словно мой взгляд отдал ей мысленную команду, тьма медленно, но неуклонно поползла наверх. Я отшатнулся готовый бежать, но неведомая сила приковала меня к месту. Пальцы судорожно сжимали ручку ведра, лоб покрыла испарина, а сердце норовило выскочить из груди и упорхнуть. Не моргая, я уставился на неумолимо приближающийся мрак и молил Аллаха о спасении.

Когда до края оставалось несколько пальцев, тьма рванулась навстречу и захлестнула меня. Обжигающе холодная вязкая жижа проникала в рот, нос, уши, заливала глаза. Разум сопротивлялся, но тело предательски игнорировало мои приказы, сильнее подаваясь навстречу темной волне. Едва теплившийся уголек души, за который я цеплялся как за последний оплот, через мгновение был безжалостно поглощен бурным чернильным потоком. Я стремительно таял подобно тонкой свече, растворялся, лишаясь своей сущности. И когда мы с тьмою стали единым целым, я вдруг прозрел.