Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Роль личности художника и его свобода в современном мире в волюнтаристском понимании этого слова – свобода воли, и свобода так называемого творящего духа – необыкновенно рельефно проступает в творчестве Сальвадора Дали. Он всегда был, с моей точки зрения, великим мистификатором истины, пытаясь нам представить свой собственный мир таким, каким его не мог создать Творец. Лишенный истинной веры, Дали так близок позитивизму – в духовном смысле он носитель той преступной психологии, что порывает с традицией, пренебрегает корнями, преступая существующие законы. Увы, но это важный признак искусства XX века.

Если Учелло, Мазаччо, Джотто старались создавать такие творения, из которых, как говорится, «не торчали бы уши» их создателей, то Дали хочет представить нам именно свой собственный параллельный мир, выражающий лишь его отрицание сущего. Он иллюзионист, пичкающий нас своими вполне иллюзорными, придуманными идеями. Отрицая существование какой-либо истины, он предлагает нам свой, своевольно разъятый им мир, за видимой усложненностью которого он пытается скрывать пустоту своей бездуховности…

Что же практического можно сказать о моих взаимоотношениях с положенной мне аудиторией? Честно говоря, когда я заканчиваю картину, и тем более она, к моей редкой радости, уже «принята прокатом», то, признаться, я перестаю о ней думать. Картина как бы отделилась от меня и начала свою самостоятельную жизнь.

Конечно, было бы нерасчетливо думать, что картина будет одинаково и безоговорочно принята всеми зрителями. Но хочется надеяться на лучшее, хотя я знаю наверняка, что одним картина может понравиться, а у других вызвать негодование. Так или иначе, но я надеюсь, что картина даст повод каждому зрителю свободно и по-своему ее трактовать независимо от авторов.

Для меня совершенно ясно, сколь бессмысленно и бесплодно ориентироваться на «успех», означающий только арифметически значительное число зрительских посещений. Мне кажется, что для каждого, кто хоть сколько-нибудь реально наблюдает за жизненной ситуацией, даже особенно пристально не анализируя ее, приходится признавать, что ничто не воспринимается одинаково и однозначно. Неожиданность является важной составляющей художественного образа – ведь в нем зафиксировалась та человеческая индивидуальность, которая своим и единственным способом воспринимает окружающий мир. Я здесь не высказываю никаких симпатий или антипатий, не демонстрирую себя приверженцем того или иного течения, направления в искусстве – я говорю о тех всеобщих и бесспорных законах, которые никто не сумеет отменить или нарушить по своему произволу. Искусство как развивалось, так и будет развиваться дальше, а отстаиваемые ныне творческие принципы вновь и вновь могут быть нарушены и преодолены только самим художником.

Итак, в каком-то смысле будущий успех картины меня не занимает. Ибо дело сделано. И в то же время я не верю кинематографистам, которые говорят, что их вообще в принципе не заботит зрительское мнение. Каждый режиссер – смею утверждать это – думает, надеется и верит, что именно его картина окажется наиболее необходимой зрителю, затронет в его душе самые сокровенные струны. Здесь нет противоречия: действительно, я ничего не делаю специально для будущего успеха картины у зрителя и в то же время надеюсь, что она будет принята и любима им. В двуединстве этого утверждения мне видится суть проблемы отношения художника и зрителя. Отношения, исполненного глубокого драматизма.

Режиссеру и автору картины нельзя ожидать всеобщего понимания и восторга. Но художник имеет право иметь свою зрительскую аудиторию, большую или меньшую. Это совершенно нормальное условие существования любой художественной индивидуальности, которая продолжает в обществе развитие культурных традиций. Ясно, конечно, что каждому из нас хочется иметь как можно больше поклонников и «сострадателей» своему мирочувствованию – и тем не менее никакой художник не имеет права потрафить своему зрителю, вычисляя свой гарантированный успех в оптимальной степени. Если поддаться сознательной и преднамеренной установке «на зрителя», то это будет означать принятый ориентир на развлекательное и коммерческое зрелище, далекое от искусства, которое всегда подчиняется своим внутренним законам, хотим мы того или нет.

Но парадокс в том, что всяк, тем не менее, надеется на взаимопонимание, болезненно переживая всякий неуспех. Ведь, например, известно, как глубоко был несчастен Сезанн, уже признанный и превозносимый своими коллегами, но сосед не понимал и не принимал его живопись. Но не мог он ничего изменить в манере своего письма, как бы ему того ни хотелось. Естественно! Иначе он не был бы Сезанном…