Татьянин день. Иван Шувалов

   — Что касательно сочинения господина профессора Ломоносова, вам, Иван Иванович, известно моё благосклонное к нему отношение, — произнесла Екатерина, выслушав рассказ Шувалова. — В этом отношении я одобряю повеление императрицы и моей тётушки поручить сему учёному составить историю России. Однако, мне думается, неплохо было бы предпринять и у нас, в Петербурге, печатание книги Вольтера. После войны интерес к России в Европе особенно возрос. Посему было бы весьма своевременным помочь западным читателям ознакомиться с нашей историей, отображённой таким выдающимся человеком, как Вольтер. Не могли бы вы, любезный Иван Иванович, обратиться с письмом к вашему фернейскому другу с просьбой разрешить опубликовать его книгу здесь, у нас? Может быть, даже с некоторыми исправлениями и дополнениями, дабы не так было заметно на её страницах наше пресловутое варварство.

Её улыбка показала, что она не одобряет, когда Россию почём зря поносят за её якобы дикость и отсталость. Теперь это вдвойне было ни к чему ей, занявшей русский трон.

   — Так, может быть, лучше обратиться к сочинению натурального русского и подлинного сына отечества нашего — профессора Ломоносова, издав его, скажем, по-французски и по-немецки? — осведомился Шувалов.

Улыбка тотчас исчезла с лица императрицы.

   — Для меня важно не то, что говорим мы о своей стране, а то, что о ней говорят там, в Европе, — произнесла она. — По их просвещённому мнению, однажды они, европейцы, станут судить и обо мне, императрице великой России, и о моём царствовании. А что касается господина Ломоносова, с ним успеется.

Надо сказать, что «Краткий Российский летописец» спустя три года с интересом был встречен на Западе. Книга Ломоносова вышла в Лейпциге на немецком языке и в Лондоне — на английском. Но тогда Екатерину более всего заботило, как с первых же шагов своего царствования обратить на себя внимание всей Европы, как предстать пред её просвещённым взором.

   — А что, Иван Иванович, во Франции и вправду запрещены сочинения не только Вольтера, но и Дидро и Д’Аламбера[23]

? С чего бы такое гонение на издателей Энциклопедии?

   — Донос, ваше величество. К тому же донос неуча и завистника, некого Авраама Шаме. Представьте, сей негодяй, промышлявший в Москве продажею уксуса, потом короткое время подвизался в роли домашнего учителя детей Олсуфьевых. Только и они его изгнали как шарлатана. И вот возвращается он в Париж и пишет подмётное письмо на Дидро и Д’Аламбера как на богохульников, достойных виселицы.

   — Именно так?

   — Но мало того, негодяю поверили. Мадам Помпадур, к примеру, заявила: «Если Энциклопедия подрывает основы нравственности и Церкви, то сию книгу надобно сжечь».

   — И это она — защитница нравственности? — Екатерина поджала губы в презрительной ухмылке. — В таком случае напишите Дидро о том, что я приглашаю его в Россию. Я выдам ему деньги, чтобы он здесь, в стране, которую они называют варварскою, продолжил издание своего просветительского труда. А Д’Аламберу, его другу и сподвижнику, кроме того, я предложу должность наставника при наследнике Павле, моём сыне.

Торжествующая Минерва

Как и начало любого царствования, восшествие на престол Екатерины Второй было отмечено многими милостями. Начиная с того, что все братья Орловы оказались возведёнными в графское достоинство и кончая большими денежными и имущественными наградами каждому, кто сему восшествию способствовал.

Среди этих счастливцев перст судьбы остановился и на фигуре, казалось бы, вовсе неожиданной в окружении императрицы — на комедианте Фёдоре Волкове. Указ от третьего августа 1762 года, скреплённый высочайшею подписью, гласил:

«Её императорское величество, нимало не сомневаясь в истинном верных своих подданных при всех бывших прежде обстоятельствах сокровенном к себе усердии, однако ж к тем особливо, которые по ревности для поспешения благополучия народного побудили самым делом её величества сердце милосердное к скорейшему принятию престола российского к спасению таким образом нашего отечества от угрожавших оному бедствий, на сих днях оказать соизволила особливые знаки своего благоволения и милости... Фёдору и Григорию Волковым в дворянстве и обоим семьсот душ...»

Сие высочайшее повеление было составлено пред самым отправлением двора из Петербурга в первопрестольную, где двадцать второго сентября должна была состояться коронация и куда вместе с полками гвардии и высшими чиновниками должен был следовать и первый русский театр.

Тем же указом, коий даровал дворянство братьям Волковым, их театру в Москве на левом берегу реки Яузы, у стен оперного дворца, отводился огромный дом в сто семьдесят пять комнат и большим залом со сценою. Во всё время торжеств труппа должна была играть свой репертуар, состоящий из русских пьес, каждодневно.