Татьянин день. Неразделенное счастье

— Я надеялся, ты сама мне все объяснишь! — взорвался он, — Откуда в тебе это двуличие?! Я думал, что знаю тебя, доверял, как самому себе. Мне казалось, вот, наконец нашел женщину, которую назову подругой, женой… Наивный дурак! Но что ты ударишь так подло, в спину, я и предположить не мог. Оказывается, даже такая милая, умная, добрая женщина — тоже способна на предательство! Я только одного не понимаю: зачем? Объясни, зачем нужно было так оскорблять меня? Неужели ради удовольствия? Или, унижая меня, ты растешь в собственных глазах? — Похоже, Устинов слушал собственную тираду как бы со стороны и страшно нравился себе в трагической роли человека, оскорбленного в лучших чувствах, а потому не собирался останавливаться.

— Костя, что ты говоришь? — вставила Анна, когда он на мгновение умолк, чтобы перевести дух, — Я ничего не понимаю. Какое предательство? Какой удар в спину?

— Лучше бы ты мне в лицо сказала, что я бездарь, пустое место, графоман… кто угодно. Но так — подло, за спиной — обсуждать мою книгу с человеком, который… Представляю, как вы с ним смеялись надо мной! — Только теперь до Анны постепенно начало доходить, из-за чего весь сыр-бор, — Как ты посмела тайком встречаться с этим, простите за выражение, издателем?! С человеком, который сам не может написать ни строчки, зато с умным видом рассказывает, как бы он написал мою книгу… если бы умел! Как такое могло прийти тебе в голову?

Похоже, у Константина напрочь вылетело из головы, что совсем недавно он высказывал о том же самом человеке прямо противоположные суждения.

— Я хотела тебе помочь, — растерянно проговорила Анна.

— Я что, калека? А ты у нас кто, собес?! — В бешенстве Устинов сбросил с ее стола все документы, разлетевшиеся в беспорядке по кабинету, — Нет, не инвалид, руки пока действуют! Да кто он такой, этот Роман, чтобы решать за меня, как нужно писать? И кто ты такая, чтобы лезть в мою жизнь?

— Ты прав, — согласилась Анна, собирая бумаги. Внутри у нее все тряслось и кипело, но внешне удавалось сохранять ледяное спокойствие и достоинство — в противовес отвратительной, типично мужской истерике, — Я тебе действительно никто. Ты прости меня, пожалуйста, если я лезла с советами, если вообразила, что могу чем-то помочь. Только я никогда не хотела тебя обидеть.

— Ань, — поморщился Устинов, — вот только давай без этих сцен: единственный жанр, который всегда был мне противен до тошноты, — это мелодрама, — он явно не сознавал, что в данный момент сам выступает в этом жанре. — Что ты вечно из себя изображаешь кого-то другого, не себя? Вот сейчас — поруганную добродетель!

— Мы с тобой — как инопланетяне, совсем друг друга не понимаем. Костя, почему ты меня все время в чем-то обвиняешь? Что бы ни сделала — обязательно виновата. Если б ты знал, — искренне призналась Анна, — как я от этого всего устала.

— То есть ты устала от меня? — возмутился Устинов.

— Не от тебя, — покачала она головой, — а от наших глупых отношений: двое взрослых людей, а возимся, как дети в песочнице. «Это твой куличик? А почему он больше моего? Сейчас сломаю!» Может быть, мы с тобой просто придумали друг друга? Как два писателя-фантаста. Где-то в далеком космосе двое встретились… и даже, как им показалось, между ними возникло чувство… Но у них все было разное: состав крови, строение мозга, она дышала кислородом, а он — гелием. Как ты думаешь, они могут быть счастливы?

— Я думаю, — вздохнул Константин, — ты права: мы не понимаем друг друга и никогда не поймем. Мы с тобой разные во всем. Извини, это не укор, но вспомни, в каком окружении ты прожила двадцать лет. Давай не будем обманывать сами себя: нам очень трудно быть вместе, и это было очевидно с самого начала.

— Серьезно? — подняла брови Анна, — А почему же ты мне этого раньше не сказал, если тебе было очевидно с самого начала?

— Хотелось дать тебе шанс, — с пафосом проговорил Константин, входя в роль неудавшегося Пигмалиона, — Но, к сожалению… — Он обреченно развел руками, всем своим видом показывая, что Галатеи из Анны не вышло, несмотря на все его титанические усилия, — Прости, что оторвал тебя от работы. За вещами, — поставил он точку в их отношениях, — я заеду завтра.

Проводив его обреченным взглядом, Анна подумала, что тонко организованные творческие натуры, похоже, совсем не подарок. Вот Витька — другой. Пусть он не слишком образован, грубоват, зато ей, по крайней мере, не приходилось выслушивать от него истерик из-за проблем и неудач нa ниве высокого искусства! Хотела чего-нибудь более утонченного? Ну вот и получила…

Знала бы Анна, насколько она в этот самый момент далека от истины. Ибо все мысли ее бывшего супруга были нынче заняты именно творческими проблемами, пожалуй, еще похлеще Устиновских.