Татьянин день. Неразделенное счастье

Потом Таня — та, его Таня — вернулась в Москву. И он узнал, что у нее есть дочь. Которая — тоже его, только упрямая мама ни за что не соглашается это признать. Черт, как все запуталось…

— Правда? — серьезно спросила Надя. — Не бросил бы?

— Ну сама подумай, как можно бросить такого замечательного ребенка, как ты? Вот ты бы такого — бросила? — горячо отозвался Сергей. — А знаешь, я как только тебя увидел — сразу почувствовал… не знаю, как объяснить… Ну, что ты не просто ребенок, а такой… родной мне человечек, понимаешь?

— Ты мне тоже понравился. Я даже маме все время говорила: вот бы у меня был такой папа! — кивнула девочка. — У меня теперь будет двое пап? Ты — и еще Игорь?

— Нет, — возмутился такому кощунственному предположению Сергей. — Папа может быть только один. Игорь не может любить тебя так, как я, ведь ты… моя девочка! А хочешь, — вырвалось у него отчаянное, — мы с тобой уедем? Уплывем, как эти облака, куда-нибудь далеко-далеко, где нас никто не найдет… И будем там жить-поживать, добра наживать. Поехали?!

— Вдвоем? Без мамы? — уточнила Надя, — Нет, без мамы я не хочу. — Она снова прижала к себе мишку и решительно потребовала: — Отвези меня обратно, — не дожидаясь ответа, Надя почти бегом бросилась к машине.

— Надь, погоди! Я не то хотел… — попытался Сергей остановить ее, вернуть мгновенно утраченное доверие, но Надя и не подумала остановиться. — Кавалерист чертов, с наскока решил в рай въехать, — злясь на самого себя, прошептал он. Ну что ж, остается только расписаться в собственной беспомощности и признать поражение…

А возле свадебного шатра продолжалась паника.

— Значит, мужик лет тридцати, и они весело болтали? — снова спросил Игорь у Димы. — Тогда все понятно. Это действительно Сергей.

— Не может быть… — покачала головой Таня, — Это я сгоряча сказала.

— Вера Кирилловна, — Игорь повернулся к ее матери, — вы говорили, что Надя — девочка умная, она не станет разговаривать с незнакомыми дядями и, тем более, садиться с ними в машину. Очевидно, этого дядю она хорошо знала, раз пошла с ним. И что же это за знакомый дядя лет тридцати? Складываем два плюс два — получаем Сергея. Так что все не так плохо!

— Серьезно? — Танин ужас сменился бешенством, когда она окончательно поняла, что муж прав, — Если это он, я…

— Слава Богу! Просто камень с души свалился, — засуетилась Тамара Кирилловна. — Все с Надюшкой в порядке будет, Танюш: Сережа так ее любит, так любит…

— Вы что, не понимаете?! — закричала Таня. — Он украл моего ребенка! Он ее спрячет, увезет за границу… Надо их найти!

— Найдут, — поклялся Игорь. — Никуда он не денется, Танюш, все дороги перекрыты — мышь не проскочит.

Таня благодарно прижала к щеке его руку. И тут к шатру подбежал сияющий Дима, на плечах которого гордо восседала маленькая виновница переполоха.

— Доченька… Родная моя… — бросилась к ней Таня, и Дима бережно передал ей сокровище.

— Мы просто с Сережей немножко погуляли. Ты не сердишься? — спросила девочка.

— Нет… да… Немножко… это неважно… теперь уже все неважно. С тобой все в порядке? Я же не знала, где тебя искать! — Таня прижала к себе дочь, боясь разомкнуть объятия. — Я так тебя люблю!

— Я тоже люблю тебя, мамочка, очень-преочень, — откликнулась малышка. — Прости, я больше так не буду…

* * *

Следователь Борис Костенко оторвался от изучения бумаг и сурово взглянул на задержанную по подозрению в убийстве Нину Перепелкину, которую ввели в его кабинет.

— Ну, — хмуро спросил он, — и чего буяним? Зачем шумим, постояльцев нашей гостиницы тревожим? В номер-люкс захотели?

— Надо поговорить, — бросила женщина.

— Вот те на, — присвистнул Борис, — сбылись мои мечты. А я уж и не чаял. Присаживайтесь, Нина Степановна, не стесняйтесь. — Он галантно пододвинул ей стул. — Поговорить — дело хорошее. И главное, я же знаю: вам действительно есть что сказать. Я уже, честно говоря, надежду потерял, что вы поумнеете. Все молчите, молчите… А ведь молчание — не всегда золото. Итак, я весь внимание.

Нина, однако, говорить не спешила. Сидела напротив Бориса, плотно сжав губы, с выражением немого упрямства.

— Что, трудно о таком говорить? — посочувствовал Костенко, пододвигая к ней ручку и лист бумаги. — Тогда вот вам, Нина Степановна, орудия труда. Пишите в свободной форме, но подробненько. Бумага закончится — еще найдем. А я пока чайник поставлю. Небось хочется хорошего чаю?

— Не собираюсь я ничего писать, — Перепелкина решительно отодвинула «орудия труда».

— Нина Степановна, — теряя терпение, произнес следователь, — продолжаете удивлять: если ни говорить, ни писать ничего не собирались, зачем ко мне на прием просились? Вы что охране сказали?

— Что хочу с вами поговорить, — мрачно подтвердила женщина.

— Ну? А о чем нам еще говорить? — воскликнул Борис. — Что для вас может быть важнее, чем чистосердечное признание? Не слышу ответа.

— Мне признаваться не в чем, — произнесла Нина то же самое, что твердила на каждом допросе, — Это я чистосердечно говорю.

— А какого ж тогда, извините за прямоту, хрена вы мне голову морочите?! — возмутился Костенко.