Тчаи: Сага странствий

— Ну, здесь все зависит от степени и глубины выражения... — И Хелссе стал называть различные музыкальные стили, отражающие, как показалось Рейшу, все оттенки мрачного — от меланхолии до безнадежного отчаяния. — Но не подумайте, что мы, яо, угрюмый народ. Чтобы убедиться в обратном, достаточно побывать на одном из балов, посвященных началу нового сезона.

— Вряд ли меня пригласят туда, — заметил Рейш.

Зазвучала новая композиция: страстная, необузданно мощная мелодия, которая подхватывалась то одним, то другим инструментом, пока, взорвавшись яростным каскадом звуков, не затихла, нервно вибрируя, словно смирившись с неизбежностью финала. Услышанное вызвало в подсознании образы, заставившие Рейша вспомнить мрачную монументальную композицию, стоявшую в парке.

— Скажите, музыка как-то связана с вашими ритуальными казнями?

Хелссе задумчиво улыбнулся.

— Однажды кто-то сказал, что дух Трагического откровения пронизывает все мироощущение яо.

— Вот как...

Рейш замолчал, ожидая, когда собеседник начнет разговор о деле. Секретарь Кизанта привел его сюда не для того, чтобы обсуждать музыкальные традиции своей расы.

— Надеюсь, события сегодняшнего дня не очень вас расстроили?

— Конечно нет; я испытываю лишь досаду и раздражение.

— Значит, вы не ожидали награды?

— Я ничего не знал об этом и ожидал лишь, что вполне естественно, нормального вежливого обращения. Прием, оказанный мне лордом Кизантом, можно назвать по меньшей мере необычным.

Хелссе многозначительно кивнул.

— О, он и в самом деле необычный... удивительный человек. Но сейчас его могущество оказался в весьма щекотливой ситуации. Сразу после вашего ухода перед ним предстал рыцарь Дордолио, который назвал вас мошенником и заявил свои права на награду. Буду абсолютно откровенен: учитывая все нюансы, подобный поворот событий, то есть необходимость подчиниться условиям Дордолио, будет весьма неудобным для лорда. Вам, возможно, известно, что Нефрит и Золото с Сердоликом — соперничающие дома. Его могущество опасается, что Дордолио использует награду, чтобы тем или иным образом унизить Нефрит; последствия трудно даже вообразить.

— Какую же награду пообещал Кизант? — осведомился Рейш.

— На какое-то мгновение чувства победили здравый смысл лорда, — ответил Хелссе. — Он объявил: «Тот, кто вернет мне дочь либо принесет известие о ее судьбе, может просить все, что пожелает; я исполню все, что в пределах моих возможностей». Сильно сказано, не правда ли? Слова предназначались исключительно для слуха приближенных лорда, но, увы, известия распространились по всему Кету.

— Насколько я понимаю, — сказал Рейш, — я окажу немалую услугу лорду Голубого Нефрита, приняв награду вместо Дордолио.

— Именно это нам и следует уточнить, — осторожно произнес Хелссе. — Дордолио сделал в отношении вас ряд одиозных заявлений. Он настаивает, что вы — суеверный дикарь, жаждущий возродить здесь культ. Если вы потребуете, чтобы его могущество превратил свой дворец в храм и сам стал приверженцем культа, лорд Кизант может счесть меньшим злом принять условия Дордолио.

— Несмотря на то что я пришел первым?

— Дордолио уверяет, что стал жертвой ловкого обмана; он вне себя от ярости. Но давайте пока оставим это... Что вы можете потребовать от лорда, принимая во внимание сопутствующие обстоятельства?

Рейш задумался. К сожалению, он никак не мог позволить себе гордо отказаться от награды.

— Не знаю. Сейчас мне очень пригодился бы совет какого-нибудь беспристрастного человека, не заинтересованного в этом деле.

— Вы могли бы обратиться ко мне, — предложил Хелссе.

— Ну, вы-то явно принадлежите к заинтересованной стороне.

— Ошибаетесь — я гораздо более независим в своих суждениях, чем может показаться.

Рейш вгляделся в матово-бледное лицо собеседника: изысканно правильные черты, спокойный блеск черных глаз... Странный человек; особенно сбивает с толку его подчеркнутая отстраненность, безликость — ни холодного недоброжелательства, ни дружеской теплоты. Он не пытался обмануть собеседника, однако ничем не выдавал своего отношения к предмету разговора.

Музыканты ушли. Вместо них на возвышение поднялся человек унылого вида в просторном одеянии до пят. Позади него уселась женщина с длинными черными волосами, державшая в руках лютню. Певец издал серию протяжных стонов; слова сливались в душераздирающий шум.

— Еще один традиционный жанр? — поинтересовался Рейш.

Хелссе пожал плечами.

— Это особая манера пения. И польза от нее не столь уж мала. Если бы все спешили открыть свою душу, случалось бы гораздо меньше «авайле».

Рейш прислушался, стараясь разобрать слова. «О, люди, внемлите! Судите меня сурово, — выл певец. — Я совершил ужасное злодейство; отчаяние — причина и итог...»

— Все же, — произнес Рейш, — мне кажется абсурдным обсуждать, как с наибольшей выгодой распорядиться тем, что предложил лорд Кизант, с его личным секретарем.

— Но ведь то, что выгодно вам, вовсе не обязательно будет невыгодным для его могущества, — сказал Хелссе. — Что касается Дордолио, тут совсем другой случай.