Те, кого мы любим - живут

Ребята переглянулись. Встреча со старшиной их обе­скуражила. И если раньше они хотели узнать что-нибудь от старшины, то теперь, когда он их всех обозвал «ди­карями» и взял под защиту собаку-дворняжку, всякое любопытство к старшине пропало. Ребята уже хотели уйти, как вдруг Алеша, самый младший из всех, спросил:

— А почему вы, дядя, говорите, что собака — луч­ший друг человека? Этот друг знаете как кусается..,

Старшина улыбнулся, взъерошил Алеше волосы. Ре­бята засмеялись. И сразу все стало легко и просто. Старшина уже нравился ребятам, а ребята — старшине. И только теперь они толком разглядели с ног до голо­вы военного человека. На его новеньких красных пого­нах буквой «Т» лежала золотая лента.

— Значит, говоришь, кусается? — весело переспро­сил он Алешу. — Пойдемте вон на бревно у забора ся­дем. Если не лень слушать, то расскажу вам кое-что. А там судите — друг или не друг.

Ребята тесно обступили старшину, вместе с ним пере­секли Двор и расселись на бревнах. Дворняжку от себя старшина не отпустил.

— Под Ленинградом это было. Немцы тогда рва-лись к городу, — начал старшина. — Громадой такой перли, что никакой, казалось, силе их не остановить. Снаряды ухают, бомбы землю на части рвут. Пулеметы барабанную дробь выбивают. Стон, пальба... Много народу тогда полегло. А тут еще осень. Слякоть, грязь. По колено вода. Белый свет не мил.

И вот однажды мы вернулись из дозора и только стали было укладываться на короткий солдатский от­дых, как в землянку вошел наш старшина. Глядим, а на руках у него щенок. Крошечный такой. Дрожит от холода и скулит протяжно, жалобно. Солдаты повскаки­вали с нар, окружили старшину: «Смотри, щенок! Ви­дать, часа нет, как на свет родился. Голенький! Откуда вы его взяли, товарищ старшина? К печке его, к печке!»

Старшина бережно положил щенка на шинель у теплой железной печки. Согревшись, малыш перестал скулить. Уткнул тупую с широкими ноздрями морду в кривые лапы и так сладко спит, посапывает.

Казалось, со щенком в землянку пришло что-то ми­лое, домашнее. И сон улетел от солдат. Целую ночь почти проговорили они, сидя на корточках у печки и по­куривая. Кто вспомнил о доме, кто о друге, погибшем на войне, кто о своих маленьких детишках. Но стоило щенку взвизгнуть, как все сразу переходили на шепот. Боялись разбудить его. «Ишь, видать что-то присни­лось», — с суровой лаской говорили солдаты.

Так появилась у нас тогда забота. Щенку все свое свободное время отдавали. Возились с ним, баловали. Кто тянул за ухо, кто совал палец в его белозубую пасть, приговаривая: «Ишь, глазищи какие!» И он, точ­но дитя, малое, рос и впрямь как на дрожжах. Вскоре и узнать его нельзя было: великаном сделался, теленку под стать. Ходил с нами в дозор, приучился не бояться выстрелов.

И всех нас оделял своей горячей собачьей любовью. Но привязался особо к старшине. Едва тот покажется на пороге — под потолок прыгал, визжал, ра­довался.

И вдруг случись беда: немцы прорвали нашу оборо­ну. Бились мы до поздней ночи. В штыки несколько раз ходили. И все это время большелапый с нами был. Себя он вел не как какой-нибудь трус, а умно и храбро: нач­нет пулемет косить — на животе ползет, снаряд летит— уши подожмет, мы в атаку — и он пулей вперед. А когда мы немца наконец все-таки оттеснили, то тут-то и на­рекли мы его единодушно — Смелым.

Год прошел с тех пор. Перебросили нас на новое место, на Карельский фронт. Тогда был такой фронт. Смелый тоже поехал с нами. Большим, сильным и ум­ным псом стал он. Месяца два проходил он у нас спе­циальную школу борьбы с танками, научился разыски­вать раненых на поле боя, подносить им бинты, флягу со спиртом. А когда приходилось трудно — часто быва­ло и такое, — к ошейнику Смелого привяжем записку и приказ ему даем: «Смелый, в тыл!» Он уже знал, что делать.

Карелия — страна суровая. Неуютно жилось наше­му брату-солдату. Немец не смог в лоб взять Ленин­град, поэтому решил обойти его с севера, со стороны Карелии значит, и направил сюда отборные части. И нам еще туже пришлось, чем под Ленинградом. Места на земле живого не было: всю ее исковыряли и израни­ли и бомбами, и танками, и снарядами. Иногда бросали на нас по сотне, а то и больше танков и самоходных орудий. Но мы тоже не лыком шиты — держались креп­ко! И вот, было это, как сейчас помню, в пасмурное утро. Враг обрушил на нас шквал губительного огня из пушек и минометов, света белого не видно. Головы поднять нельзя. Вдруг глядим: немец, прикрываясь огнем своих орудий, ползет на наши окопы. Ну чисто саранча! Пулеметами их косили и штыками кололи, и прикладами били, а они знай свое — все ползут. И все ж не выгорело у фашистов дело! Еще раз десять пытались. И все по­пусту. Тогда двинули они танки. Загремела, загудела земля.