Театр Сулержицкого: Этика. Эстетика. Режиссура

Рубеж веков — время выработки устава и программы Российской социал-демократической рабочей партии. Карандаши постукивают по блокнотам: «Объединить трудящихся» — сказать легко. Как их объединять? Кого агитировать? Для кого писать воззвания, брошюры о земле, о воле? Социал-демократы хотели бы привлечь к себе сектантов, с ними вместе легче противостоять православию. Потому и оказался один из Бойчей в Канаде: опытный конспиратор, любитель паролей, тайных цепочек и «пятерок», «семерок», которые не могут выдать друг друга. От рождения одарен феноменальной памятью; помнит фамилии, клички, псевдонимы, даты не только большевиков, меньшевиков, эсеров, анархистов, толстовцев, но имена, даты жизни, создания книг, картин, гравюр. В Англии, в Соединенных Штатах он налаживает контакты по своей партийной линии. В Канаде время отдается духоборам. В записных книжках цифры, земельные проблемы. Диалогов, словечек, пейзажей меньше, чем у Сулера. Гораздо больше записей «стишков», обрядов. Варианты легенд, сравнений с мифологией других сект. Запись не дилетанта, но ученого-гуманитария с классическим образованием. Наследник просветителей прошлого — Максимова, Буслаева. Но те истово православные, Бонч-Бруевич — материалист, столь же убежденный. Взгляды его, дело его разделяет Вера Величкина. Имя сливается с нею, она с именем. Тургеневская девушка, сестра милосердия, народная учительница, курсистка в строгом платье с белым бантом у воротничка. Вера — одна из двенадцати детей священника Михаила Величкина. Еще в 1891 году она работала с Толстыми в столовой для голодающих на Рязанщине. Затем обучалась медицине в Швейцарии, с Толстыми в переписке: и по работе на голоде ее помнят, и книжки-брошюры «Посредника» она распространяет. Естественно ее участие в духоборческом переселении. Врач, переводчица, став женой Бонч-Бруевича, фамилию не переменила. Так и проработала всю жизнь, совмещая работу медицинскую с работой в газете «Беднота». В Канаде Бонч-Бруевичи лечат, просвещают, кормят, опекают других детей, других людей, которые неустанно призывают Бога и поют стишки, которые записывает Владимир Дмитриевич. Все скучают о России — Сулер совсем было собрался, да пришлось ему добраться только до Кипра, где страдали лихорадкой, уныло жевали осточертевшие апельсины первые переселенцы. На Кипре, конечно, устраивается поездка по острову. Монастыри кажутся еще стариннее, море — еще синее после канадских туманов. Сулер же остается при корабле и переселенцах. Обмеряет, прилаживает, звонко командует: «Вира!» — «Майна!» Не дано ему восхищаться экзотикой, дано — жить в этой пальмовой экзотике как на Украине. С чертежами и списками под мышкой, с треногой фотоаппарата: «Не двигайся! Сейчас птичка вылетит!» Фото: кипрские пальмы, старички, девицы, которых завтра он же погрузит в трюмы, отвезет в ту же Канаду. Фельдшерица Сац хлопочет в пароходном госпитале не столько о переселенцах, сколько о переселяющем. Сулер сутки — в беспамятстве. Подхватил кипрскую лихорадку с ее перепадами температуры и осложнениями. Не отлежавшись, вскакивает, дело свое делает. Эту партию духоборов высаживает. Уже привычно, поездом везет на участки:

«1 августа 1899. Канада.

Дорогой отец!

Прости, что я так долго не писал, но я так занят, что в Россию никому не пишу… Я не живу на одном месте дольше двух дней, а все время на лошадях в прерии. Тут такая дикая прерия, что можно умереть с голоду, если заблудишься. Один раз мы 28 часов ничего не ели: шли пешком по пояс в воде, а когда наконец добрались до городка, то не могли в него войти, так как река снесла все мосты, и я уже придумал сделать переправу на канатах. И с этого времени англичане и индейцы называют меня „heroico“.

Вскоре я, наверное, поеду в Южную Америку и оттуда в Лондон. Потом вернусь опять в Канаду, а потом уже, наверное, домой».