Театр Сулержицкого: Этика. Эстетика. Режиссура

Весной 1900 года, последнего года прошедшего или начала будущего века, в Ялту съехались, можно сказать, все главные писатели России (только Толстой — у себя в Ясной). Здесь, на дачах, в пансионах в книжном магазине Синани, в кафе, кондитерских, просто на скамейках вдоль набережной, встречаются, обсуждают газетно-журнальные новости Пешков-Горький, Мамин-Сибиряк, Куприн, которого почему-то называют Ку́прин, Бунин, Леонид Андреев, Сергей Скиталец, одетый «под Горького», с такими же длинными волосами, в такой же широкополой шляпе. В нынешней Москве двухтысячных годов в Художественном театре имени А. П. Чехова можно видеть картину И. И. Жилинского: ялтинская набережная, Чехов в окружении артистов, писателей, их покровителей, сидят, стоят вокруг Чехова все, кто жил в Ялте в апреле 1900 года. Среди них — Сулер.

Конечно, Сулер и Станиславский были друг другу представлены — не могли не встретиться в малом пространстве Ялты. При встрече Станиславский, обремененный всеми заботами гастролей, игравший главные чеховские роли перед самим Чеховым, в сутолоке встреч давних знакомых, новых знакомых не запомнил Сулера.

Впоследствии Станиславский отнесет их знакомство к 1901–1902 годам, к Москве. Сейчас, весной девятисотого, он живет радостью ялтинских гастролей, общением с Антоном Павловичем, обещающим быстро кончить задуманную пьесу о трех сестрах. И новым знакомством, с Горьким. У них возникают некие общие видения, наметки образов, диалогов — какие-то нищие, странники, гулящие бабы, которых оба встречали в странствиях по Руси.

«Художники», или «Художественники», как их называют, отбывают на север. Ялтинцы качаются в чеховском саду возле дачи на качелях, оставшихся от спектакля «Дядя Ваня». Чехова засыпают телеграммами, письмами («Три сестры» — когда же будет пьеса?), Горькому тоже напоминают о возможной пьесе. Пьеса Чехова вырастает из повседневной провинциальной жизни. Вбирает в себя эту жизнь, растворяет ее в четырех актах. Посвистывает кипящий самовар, одна из сестер преподает в женской гимназии, как Мария Павловна Чехова, говорит все время об экзаменах, об уроках; на святках приезжают ряженые, как в Москве, на Садовом кольце, как в Ялте, в Алупке. Молодой офицер Федотик дарит всем подарки — то волчок, то записную книжечку. И снимает, снимает всех, и все застывают перед фотографом, который вдруг запляшет, когда впору плакать!

— Погорел! Погорел! Весь дочиста! — Сулер рассказывал Чехову о сидении в психушке, где был молодой солдат, потерявший память. Попросил письмо написать, а адреса не помнит. Помнит только — в Саратовскую губернию. Не отзвук ли этого неотправленного письма послышится в рассказе младшей сестры?

Она служит телеграфисткой, рассказывает вечером: «Пришла ко мне дама, просит послать телеграмму в Саратов, что у нее сын умер. И никак не может вспомнить адреса. Так и послала без адреса, просто в Саратов».

К этой ли весне, к следующим ли годам относится то, что запомнилось Горькому:

«Так же любовно и ласково, как Л. Н. Толстой, относился к Сулеру А. П. Чехов.

— Вот, батенька, талант, — говорил он, мягко хмурясь. — Сделайте его архиереем, водопроводчиком, издателем — он всюду внесет что-то особенное, свое. И в самом запутанном положении останется честным».

Уморительно беседовали они, Сулер и Чехов, сочиняя события, одно другого невероятнее, например, рассказывая друг другу впечатления таракана, который случайно попал из нищей мужицкой избы в квартиру действительного статского советника, где и скончался от голода. Оба они в совершенстве владели искусством сопоставлять реальное с фантастическим, и эти сопоставления, всегда неожиданны, поражали своим юмором и знанием жизни.

Придуманный таракан ползет из привольной избы, где еды вдоволь и своего племени немерено, в обиталище не просто статского советника, но действительного советника, то есть полного штатского (статского) генерала. Собеседники ялтинские знают оба эти пространства; Сулер, впрочем, знает больше избы, хаты, нары с тараканами, деревянные дачки. Если финские, то тараканы могут помирать в чистоте. Если дачки российские — тараканы там шуршат под обоями, в углах копится сор. А Сулер всегда и везде хватает веник или швабру и, напевая, изгоняет мусор, пауков, тараканов, как недавно изгонял сколопендр в пустыне.

Летом девятисотого Сулер жил в подмосковном поселке Кучино по Нижегородской дороге, на даче, хозяева которой были в отлучке. Дача семьи Пейч, их родня — семья Поль. Отныне эти фамилии сплетутся с Сулержицкими. Дачка уединена, в ней удобно и совершенно конспиративно можно работать на гектографе. Размножать антиправительственные листовки, брошюрки, уже не столько толстовские, сколько исходящие от только что возникшей партии РСДРП.