Театр Сулержицкого: Этика. Эстетика. Режиссура

К ней Сулер ринулся: дело делают, к делу зовут, рабочие к ним — в охотку. Сулер не слишком интересуется разницей между большевиками и меньшевиками, политико-экономическими разногласиями между социал-демократами и социалистами-революционерами, то есть эсерами. Он не может и не хочет примыкать к какой-то партии, либо к союзу, к обществу. Кроме, пожалуй, общества «Красный Крест». От Толстого он не отходит. Но по возвращении из Америки, в Крыму, человеком новой силы, новой веры становится для Сулера, конечно, Горький. Может быть, обращение Сулера в «горьковскую веру» не произошло бы так стремительно, если бы не Сацы, не Вера Величкина, не работа вместе с Бонч-Бруевичем. Пархоменко-Сац в августе 1900-го едет во Францию, в Лион. Продолжать свое медицинское образование. В 1901 году перед ней «точно солнце зимой» появляется Сулер, проездом в Швейцарию. Эта страна для сотен русских эмигрантов, студентов — естественников, медиков — страна гостеприимства, свободы слова, печати, митингов и собраний.

Там Владимир Дмитриевич и Вера Михайловна, там Владимир Ильич Ульянов, волжанин не на «о» говорящий — слегка картавящий, впрочем, чаще говорят — грассирующий. Тень брата-народовольца, казненного цареубийцы, преследует младшего брата. Для одних это черная страшная тень, для других — сияние праведника. Может быть, где-то в огромных архивах Ленина и ленинской партии хранятся следы встречи двух людей, невеликих ростом; один из них картавит-грассирует, другой слегка заикается, одновременно увлекая и отталкивая своего собеседника. Семейное предание Сулержицких: в Швейцарии или во Франции они встретились. На каком-то собрании. Сулер переговорил-переспорил Ульянова. Было ли? Пархоменко-Сац не уточняет, когда Сулер «с успехом прочел доклад в русской студенческой колонии о необходимости активного участия в революционном движении». Ведь воспоминания ее написаны в двадцатые годы, когда имя Ленина обожествлено, имена же оппонентов перечеркиваются. О несогласиях, больше того, о поединке Ленина — Горького в февральско-октябрьские годы мы читаем только сегодня. Тогда, в начале века, Сулер выполнил поручение Горького. Привез в Россию шрифт для типографии РСДРП, для Максимыча, для газеты, которую назовут «Искра».

* * *

Год девятьсот первый, начало века. Прежде Россия отмечала более Рождество, нежели Новогодье. Елки ставили на Рождество, гадали на святках, славильщики-дети ходили из дома в дом что в Киеве, что в Кушке (переписка с нею продолжается), что в Ялте.

Маятники всех часов стучат то громко, то замирают. Войска поют «Боже, царя храни!», студенты поют «Марсельезу» в русском варианте («Отречемся от старого ми-и-и-ра…»); все поют свои варианты «Дубинушки»:

Настал, настал тяжелый часДля Родины моей,

Молитесь, женщины, за нас,За наших сыновей…

Хор подхватывает:

Трансваль, Трансваль, страна моя,Ты вся горишь в огне…

В середине века итальянцы запоют по-итальянски: «Выходила на берег Катюша…» В начале века Россия на русском языке поет-молится о Трансваале, о Бурской республике на юге Африки. Она остервенело, отрядами, семьями борется с английскими войсками.

Англичане победят непременно. Потому что аборигены их поддерживают, дают проводников и еду, на них надеются. Ведь африканцы для африканеров — буров (голландцев по происхождению) — зверье, как индейцы Северной Америки для приплывших европейцев. Потому африканцы помогают англичанам, люто ненавидя буров. Что из этого выйдет, все увидят много позже, но пока, в девятисотых, песня африканеров отдается в России молитвой — «за наших сыновей». А «Питер Мариц — юный бур из Трансвааля» — глашатай восстания, станет легендой в России на многие десятилетия. Идеалом для русских мальчиков.

В марте 1901-го (двадцатилетие со дня гибели царя Александра Второго) Мария Павловна Чехова пишет брату из Москвы в Ялту:

«Закусок, окорок и чашки привезу.

В Москве творится что-то страшное — студенты, рабочие, Толстой — страшно ходить по улицам. Стало тише. Приеду, расскажу».

Рассказать есть что. В Москву перекинулись все слухи, все свидетельства очевидцев громады — демонстрации у Казанского собора. Четвертого марта там произошло истинное побоище. Казаки били сверху, с коней нагайками. Студенты и студентки стаскивали казаков с коней. Мертвые, искалеченные — с обеих сторон. А ведь еще не успели в марте опомниться от февральского события: Святейший Синод отлучил от церкви очередного еретика. Гореть в геенне огненной Льву Толстому «за ниспровержение догматов православной церкви и самой сущности веры христианской».