Театр тающих теней. Конец эпохи

– Нет у меня еды, Антипка. Еды нет. Прости.

Антип как-то сам быстро перешел на подножный корм. Ловит белок и птиц. Иногда им приносит в подарок.

Старшая Оля чувствует себя виноватой, что они не уехали. Старается вести себя тише воды ниже травы, ничего не просить. И старается не есть, делает вид, что не хочет, но кормить ее надо. Запасы, остававшиеся еще с зимы на дальнем складе, разворовали еще до того, как Анна с Саввой и девочками и Антипкой успели добраться до имения. Разбежавшиеся работники сами и воровали, – сетует нянька Никитична. И лошадей увели!

Всех чистопородных лошадей забрали. И ее любимого Агата. Страшно думать, как теперь на них красные скачут в бой.

До мая так и живут в большом доме, красные больше не появляются. Топить нечем, благо бурная весна спасает от дрожи, можно выходить греться на солнышко.

Анна кормит Иришку. То она, то Савва занимается с Оленькой всеми предметами гимназического курса. А Оля занимается с Сашей и Шурой, детьми их бывшего конюха Павла, при первых красных он был председателем здешнего Совета. Павел ушел еще перед немецкой оккупацией и пока не вернулся.

Председателем Совета стал теперь бывший их работник Матвей, известный всем лентяй, которого Франц Карлович время от времени за плохую работу выгонял, и тот пил всю зиму, а весной приходил управляющему в ноги кланяться и обратно на работу взять его просил. Теперь он в местном Совете за главного. Одна радость – работу в Совете делает так же лениво, как всё прочее, может, поэтому их еще не выгнали из большого дома и всё оставшееся не отобрали.

С едой совсем плохо.

В один из первых майских дней Анна запрягает старую клячу Маркизу, и вместе с Саввой они едут за перевал в Верхнее селение, которое проезжали, когда последний раз со станции ехали осенью 1917-го в имение, она на сносях еще была.

Бывшие материнские земли. Отцы и деды здешних крестьян были крепостными не только матери, но и бабки. После землю внаём брали, осенью всегда расплачивались. И управляющий Франц Карлович следил, чтобы и семена на посев были, и работы по новой аграрной технологии велись, и уговаривал мать нужные механизмы закупать.

Теперь вокруг пустые поля. Механизмы, купленные три года назад матерью за большие деньги, стоят под открытым небом, ржавеют. Ни Франца Карловича, ни механиков, кто в этих механизмах понимает, никого не осталось. Матери крестьяне еще с осени должны остались.

Доехали быстро, дорогу Анна запомнила. Сколько раз верхом на Агате на перевал поднималась. От Саввы помощи мало, поймал нужный ему свет, рисует что-то в своем альбоме. Анна сама находит хромого Семёна, с которым мать на покосе разговаривала.

Семён сетует, семян нет, всё забрали. Сеять нечего.

– Немчура попервой все амбары зачистила. Апосля красные всё попрятанное нашли, реквизовали. Панкрат, староста, немцем вашим назначенный, ничо им поперек не сказал, ирод окаянный, простите, Христа ради, барышня! Хучь бы как растолковал что зимой жрать будем, если тепереча сеять неча!

– Сын ваш где? Игнат, кажется.

Анна в отличие от матери на «ты» с крестьянами не переходит. Всё еще не хозяйка, а дочка хозяйская. Да и землю их то одна, то другая власть своей объявляет. Вместе бы теперь выжить и крестьянам, и им с девочками.

Игнат из дома выходит. Уже не кланяется, но голову склоняет. Полтора года прошло. Подрос, больше не ребенок.

– Ему бы учиться, он бы и в механизмах разбираться начал! – говорит Анна больше себе самой. Взгляд у парня смышленый, но кто ж его теперь научит?

– Это просто, – неожиданно отрывается от своих рисунков Савва. – Могу показать, как механизм работает, система не сложная. И ржавчину вывести можно. Только вам керосина достать надо. Без керосина работать не будет.

– Есть керосин, есть! От немцев бочка осталась! Когда отходили, забрать не успели, а красные пока, слава господи, не надыбали! – радостно тараторит Семён. – Ты слухай, Игнатий! Внимательно слухай, что грят тебе. Штоб всё кумекал! Штоб сам таки мог!

– Уже кумекаю! Чо там кумекать-та!

Двое мальчишек, тот, что постарше – в роли учителя, помладше – в роли понятливого ученика, в нужной в хозяйстве «механизме» разбираются быстро. Савва показывает Игнату, как работает двигатель, куда керосин заливать, что подкрутить, где смазать, что отпустить, чтобы не стучало. И Игнат уже может сам вести «механизму» в поле.

– Откуда ты это знаешь, Савва?! – удивляется Анна. Думала, только бабочки и рисуночки в его голове, и вдруг в технике понимает.

– Обычные законы механики. Ничего сложного, – пожимает плечами племянник мужа. Долго оттирает руки и снова берется за свои рисунки, «пока свет не ушел».

– Ох, барышня, Анна Львовна! Спасительница. – Семён низко кланяется. – Теперяча признаюсь, сбрехал чутка. Но раз вы до нас такие добрые и механизму наладить Игнатия обучили, то покаюсь. Малешко семян было. Посеялись мы на одно поле. Авось, сберем урожай. И долю барыни Софии Егорьевны за тот год, что должные, всю вам возвернем.

– А как теленок, что позапрошлой осенью видели? Жив? Или это была телочка?