Театр тающих теней. Под знаком волка

Движение рук, отгоняющих щегла. Тень отскакивает от кровати, мечется в темноте и исчезает в проеме двери. Входная дверь, раскрывшись, впускает полосу лунного света. Но кроме высокой фигуры в длинной накидке и высокой шляпе ничего не разглядеть.

Дверь с громким стуком захлопывается.

Убежал.

Агата кидается вслед, распахивает дверь. Но только новый порыв ветра с мокрым снегом в лицо, и темный силуэт в конце улицы. Не догнать.

Возвращается в залу. Разбуженная Бригитта уже зажгла свечу.

Хрипы и кашель с кровати чуть тише.

Кто это был? Зачем кому-то понадобилось душить калеку?

Отобрать заказ? Заставить замолчать? Зачем? Скрыть нечто постыдное, но что скрыть?

Или и вправду — неупокоенный дух? Она не верит в эти рассказы. Но что, если так?

Полночь

Четверть часа спустя с зажженной свечой возвращается в мансарду. Входную дверь закрыли на большой засов — вдвоем с Бригиттой еле его подняли, чтобы в паз дверного косяка опустить. Больного отпоили отваром, который лекарь Якоб прописал. Бритта вернулась в свою кровать в детской комнате.

Теперь свечи в мансарде зажечь и продолжить.

Но снова что-то бьется в окно.

Страх божий! Не верь после этого в неупокоившихся духов!

И это уже не щегол Карл. Тот в зале внизу. Спит на своей жердочке. Вылететь снова он не мог, дверь закрыта. Прежде чем после побега черного гостя они закрыли входную дверь, Бритта зажгла свечу, а Агата сама проверила, что недавний вынужденный беглец на своем месте. Налила ему в одну плошку воды и насыпала зернышек в другую.

Так кто это, если не щегол? Другой птицы, способной стучаться в окно высокой мансарды, у них нет.

Страшно.

Что это?

Что это? Или кто?

Кто-то бросает камешки в окно. Темный силуэт внизу…

Черный гость вернулся?! Чтобы задушить не только калеку, но и ее…

Свечу, чтобы не погасла, Агата выносит на лестницу и закрывает дверь. Чтобы после, закрыв окно, можно было вернуть в мансарду свечу горящей, а не дрожащими пальцами в темноте пытаться ее разжечь.

И снова всё то же — оставшийся между ставнями мох, разбухшая от дождей оконная рама, и ветер со снегом в лицо.

Кто-то черный внизу машет руками. Что хочет? Куда от него бежать?

Закрыть окно. Задуть свечу. И тихо сидеть. Сидеть тихо. И молиться, а утром сразу в церковь бежать.

Машет черный человек.

Агата пробует закрыть окно. Рама разбухла, не закрывается.

Что делать? Делать что?

Дерева, растущего под окном, нет. Но чуть в стороне два вяза с большими ветвями, забраться в окно по ним высокому мужчине под силу.

Черный гость лезет на дерево. Еще чуть, и будет здесь! Зачем она открыла окно? Закрыть! Скорее закрыть!

Сильнее рвануть раму и закрыть… Закрыть…

Еще раз на себя! Сильнее. Сорвала ноготь в кровь. Еще раз.

Черный гость уже на уровне мансарды. Тянется с ветки к окну.

Скорее! Еще раз! Со всей силы.

Получилось! Окно закрылось…

И за окном появляется тень.

Черный гость уже здесь. Сейчас разобьет окно, а в таком вое ветра соседи от звона бьющегося стекла не проснутся.

И некуда бежать. Она должна остаться здесь. Это ее кара.

Это кара её. Этажом ниже спят дети. Она должна теперь не пустить черного гостя вниз.

Страшно как, господи! Страшно как!

И сердце стучит едва ли не сильнее, чем в день взрыва, когда они с Йоханесом бежали с другого берега реки Схи к мастерским.

С Йоханесом…

Ей показалось? Или нет?

Черное лицо в четко прочерченном проеме окна.

Луну снова закрыли тучи. Свет ее совсем слаб.

И уже не отскакивает от пугающего окна, а тянется к нему.

Прикладывает ладони к стеклу.

И…

Час после полуночи

И… смотрит прямо в глаза Йоханесу.

— На что ты надеялась? Что стиль Ханса можно перепутать с другим? Случайно. В неярком свете?

Как объяснить бывшему ученику мужа на что она надеялась… Ни на что. Но если не получится объяснить Йону, не получится объяснить никому.

Окно снова открыто и общими усилиями закрыто. Йоханес запрыгнул в комнату и хочет ее обнять.

И она хочет, чтобы Йоханес ее обнял. Чтобы не было этого страха. Этого дикого, мучительного страха, поселившегося после взрыва в ней. Хочет, чтобы страха в ней не было. Чтобы не было на ней греха.

— Нельзя…

Господу в тот страшный день обещала, если дочку вернет ей, Йоханеса больше не касаться! Чужого мужа не желать! Обещала. Но жар внизу живота как унять…

— Нельзя! Нам с тобой нельзя.

Он молчит.

— И не нужно…

Он молчит. Смотрит чуть в сторону. Туда, где на стене ее тень на снова проступившей полоске от лунного света. Поворачивается к ней.

— Ты сына Йоном назвала…

— Назвала. И что теперь?

— Думала обо мне.

Думала.

Думала. Много раз. Видела во сне, просыпаясь в поту от приснившегося. Грех видеть такие сны. Замужней женщине грех видеть сны, в которых она с чужим мужем.

— Нельзя нам, Йон! Нельзя! Дочкой поклялась, когда ее под завалами искали.

— Поклялась в чем?

— К тебе не прикоснусь… Если господь вернет мне девочку живой.

Цвет ее волос в лунном свет и отблесках свечи — медный. И тусклость уставших глаз растворяется в этом свете. Или это в его взгляде растворяется ее тусклость. Меняется на огонь…

Молчат.

Рядом стоят, но друг друга им не коснуться.

Взглядами касаются.

Молчат.

Пока он не отводит взгляд.