Театральные очерки. Том 2 Театральные премьеры и дискуссии

В спектакле — это единственные персонажи, которых непосредственно не коснулось нивелирующее веяние сценической стилизации. Несмотря на гольдониевскую концовку, они остались на подмостках такими же реальными существами, какими их увидел в жизни драматург и перенес в свою комедию. Каждый из них сохранил нетронутым свой резко очерченный человеческий характер, со всеми его особенностями и изгибами, сохранил и свой драматический — а не только комедийный — темперамент.

Это не значит, что стилизация, проведенная режиссером над остальным материалом комедии, прошла совершенно бесследно для Лидии и Василькова. У Островского они жили в окружении таких же реальных людей, как они сами. Когда этих людей — Телятева, Кучумова, Глумова, старую Чебоксарову — заменили компанией условно-театральных персонажей с обезличенными человеческими характерами, то из комедии ушла среда, ушло общество, многое определявшее в психологии главных действующих лиц и в их судьбах. И комедийный конфликт Лидии и Василькова перешел из социальной сферы в индивидуально-психологический план, сузив свои масштабы, приглушив свою обличительную остроту.

Но все же он остался в действии. Мало того, он исчерпывает сейчас все содержание спектакля, вбирает в себя всю его действенную энергию.

Режиссер как будто намеренно расчищает площадку для двух главных действующих лиц, отодвинув в тень всех остальных, чтобы зритель не упустил ни одного движения, ни одной детали, ни одного взмаха словесной рапиры в ходе психологической дуэли, которую они ведут между собой.

И это — самое интересное в спектакле.

Исполнители главных ролей Э. Быстрицкая (Лидия) и Ю. Каюров (Васильков) прекрасно проводят свой поединок, проводят его со все нарастающим драматизмом, в точном рисунке, в размеренном и в то же время быстром ритме, с выразительной подачей текста. (Я говорю здесь об актерах. Но за ними стоит и режиссер, создавший сценическую композицию этого поединка, его постановочный сценарий.)

Все внимание зрителей сосредоточивается на борьбе двух человеческих характеров с ее взлетами и падениями, с ответными ходами, неожиданными поворотами. Временами кажется, что еще немного, и эта психологическая борьба, как в чеховском «Медведе», перейдет в настоящую дуэль, — на этот раз на шпагах или эспадронах, со звоном клинков и сверканием стали.

Но это — не водевиль. Образы, созданные исполнителями главных ролей, — сложны по своему содержанию и театральному рисунку.

В своей Лидии Быстрицкая дает портрет холодной красавицы, умственно ограниченной, самоуверенной, испорченной морально своими поклонниками и в то же время женственно обаятельной. Это обаяние Лидии — Быстрицкой идет не только от ее красивой, изящной внешности, хороших манер и умопомрачительных туалетов, которые актриса сменяет на каждый новый акт. Артистка отыскала в своей мало привлекательной, как будто даже циничной светской кукле уголок души, оставшийся живым, незатронутым тлением. Это — ее непосредственная искренность в отношениях с окружающим миром, та непроизвольная прямота, которая встречается у существа духовно недоразвитого, почти ребенка. Эта черта детски простодушного в характере самоуверенной холодной красавицы придает образу Лидии в исполнении Быстрицкой неожиданную человеческую теплоту.

Такая Лидия — не цинична в обычном смысле слова. В своей простодушной ограниченности она говорит то, что слышит вокруг себя, даже не подозревая, что в мире есть другие нравственные нормы и понятия. Эта своеобразная наивность, живущая в Лидии — Быстрицкой, бросает свой отсвет и на ее поступки, всегда импульсивные, всегда непроизвольные, несмотря на кажущуюся холодную расчетливость этой своенравной молодой женщины. Поэтому она и проигрывает свое сражение с Васильковым. Непосредственность Лидии делает ее незащищенной перед окружающими людьми.

Образ Лидии, созданный Быстрицкой, займет самостоятельное место в сценической истории «Бешеных денег» за последние десятилетия. В нем есть необходимая цельность и сложность, очень редко достигаемые исполнительницами этой роли.

Обычно главная трудность для актрисы при создании образа Лидии заключается в необходимости найти психологическое оправдание тому цинизму, с каким она ведет себя в комедии Островского. Те Лидии, которых мне пришлось видеть на столичных и провинциальных сценах за долгие годы, оказывались при первом же своем появлении на подмостках либо явными авантюристками, либо такими же явными содержанками или даже просто девицами, прошедшими огонь и воду и медные трубы. Слово «папашка», которое драматург с рискованной смелостью дает своей Лидии, звучало в их устах совершенно недвусмысленно.

Но при такой трактовке рушилось все здание комедии. В этих случаях нельзя было объяснить толпу поклонников и вздыхателей вокруг гордой и «неприступной» девушки, как ее называет Телятев. Казалось невероятным и то, что умный, видавший свет и людей, расчетливый Васильков мог так упорно домогаться руки подобной Лидии, с тем чтобы сделать ее блестящей хозяйкой своего будущего столичного салона.