Театральные записки

Мне повезло – в наше безвременье я увидела Революцию, хоть краешком глаза, но живую и настоящую, с её романтизмом и противоречиями. Я оказалась в уникальном временном пространстве. Сочетание старины и ультрасовременности – вот примета нынешнего Афганистана. Нур Мохаммад Тараки[24] с экрана современного японского цветного телевизора объявляет на Коране Священную войну до «полного уничтожения» «братьям мусульманам» – врагам народа и революции. Те, в свою очередь, клянутся на Коране уничтожить революционное правительство.

Понятие «Священная война», овеянное памятью отцов и омытое кровью, приобретает вполне современные формы – заговоры, поджоги, ввозимое из Пакистана оружие, диверсии, убийство американского посла, – с одной стороны, и красный террор – с другой.

Крестьянам прощаются их долги и даётся земля в вечное пользование, днём они пляшут вокруг костров из долговых записок, а ночью крадутся потихоньку в дом хана и пишут новые: «Нельзя нарушать закон Аллаха, ведь когда писали сожжённые долговые расписки, клялись на Коране. Нельзя брать землю муллы: Аллах превратит в камень».

Студенты (одни верят в революцию, другие – в заповеди Корана) свято стоят за свою веру и отстаивают её «с оружием в руках» (авторучкой, линейкой, ботинком, всем, что подвернётся под руку), и на уроках постоянно то тут, то там возникают очаги гражданской войны. Одни распевают революционные гимны:

Мы в бурях выбрали дорогу победы,Дорогу лишений и дорогу счастья,И красную дорогу мужества,

И чистую дорогу братства.……………………………………….Красная свеча душ невинныхОсветила углы тёмные жизни,Кровь борцов, кровь народаПролилась дождём, словно слёзы.

Другие слушают их, сжав зубы, и смотрят исподлобья.

На уроке арбитр, судья – преподаватель. Сложно. Мальчишки приезжают из глухих горных аулов, бедные, нищие, грязные, но безмерно гордые. Во многих аулах нет электричества, школ, а первая женщина, кроме матери и сестры, которую они видят без чадры – это преподаватель. И вот эти мальчики учат русские падежи и спряжения, бегают на демонстрации и пишут влюблённые письма в стиле Саади.

Афганистан – страна нищеты, любви и солнца…

Зима-весна 1979 г.

Здравствуй, родная моя девочка!

Получила вчера твоё письмо. Мне каждый день было стыдно, что не пишу тебе, тем более что писать есть, о чём, а вчера уж совсем-совсем стало стыдно. И, слава Богу, сегодня съёмки закончились раньше, – в 10 вечера, – могу тебе написать.

Ты не должна на меня обижаться: столько замечательной, увлекательной работы! Письмо это будет чисто информационным, – вся лирика и философия, все мысли и чувства, – на сцене и на плёнке.

Устаю, как пёс, но пёс счастливый! Только на днях переселилась домой. С декабря прошлого года жила в театре. Репетиции, спектакли, между ними съёмки. «Последний срок» перенесли на большую сцену. Об этом написано тебе подробное письмо. Где оно? Как всегда, где-то в закромах.

Сыграла в спектакле «Телевизионные помехи» К. Сакони. Мне очень нравится спектакль и «очень нравится», как я в нём играю. Были с этим спектаклем небольшие не телевизионные «помехи», но всё обошлось, – играю.

Снимаюсь в «Фантазиях Фарятьева» у Авербаха. Играю не мою тётю, а Маму. Пробовали на эту роль Эмму Попову, Валю Ковель, утвердили и даже заключили договор с Ниной Ургант. Назавтра должны были начаться съёмки. Вдруг, вызывают меня. Сняли на пробе буквально четыре фразы, – кончилась плёнка.

И стала я сниматься.

Хорошо Авербах начал первый съёмочный день: Я видел спектакли во всех театрах и даже за границей, – получались все роли, – в одном театре Люба, в другом Фарятьев, в третьем Тётя, в четвёртом Саша, – но ни в одном театре не получилась Мама. Зина, – Мама нигде не сыграна, Вы должны её сыграть!

– Илюша, милый, так как же мне после этой преамбулы работать?!

– Вот так и работать!

И, представь, неплохо работаю. Я сужу об этом хотя бы по тому, что все сцены без меня снимают по 5–6 дублей, а все мои кончаются одним дублем.

Ну, что-то я расхвасталась.

Начались репетиции с Эрвином Аксером – «Наш городок» Уайлдера. Бесконечно сложно, на сцене всё воображаемое, – и двери, и улицы, и сад, и огород, и тарелки, сковородки, чашки, блюдца, несуществующая лошадь, с которой все играют, и даже несуществующие партнёры, с которыми мы общаемся, – так, например, есть сцена, – играем мы, три актрисы, а нас на самом деле шесть. Кошмар! Как это всё осилить и оправдать!?

А спектакли у меня!!! 20–22 в месяц!

Как-то подошла ко мне сочувствующая билетёрша:

– Бедная, Вы, З.М., как Вы устали, мы об этом всё время говорим.

– Да что вы, голубчик, какая же я бедная, я самая счастливая! Я знаю актрис, всё отдавших бы за эту мою «бедность».

И, наконец! Анюта!

Я же бабушка!!!

Ба-бу-шка!