Течения

Я не понимаю Веру, мне тяжело. Я снова чувствую себя так, будто могу испачкать Веру, Петю, всех — и даже армейца Лешу.

Это же другое.

Настя, друг, ты мой самый близкий человек, поэтому я скажу тебе правду.

Я сажусь на пол. Натягиваю на себя кофту и прячу руки. Меня продолжает знобить. Я вижу, как ступня колотит по полу, а резиновая тапочка болтается на ней, и ничего не могу сделать.

Ты сама ведешь себя так, что парни думают, что с тобой можно заниматься сексом когда угодно и как только они этого захотят, это же логично, друг.

Нет.

А чего ты хотела? Ну, то есть, переспала бы и с Лешей, и ничего бы не поменялось.

Я ничего не могу ответить. Я теперь думаю, что мне больше никогда не понадобятся слова. В словах нет смысла. Я уже плаваю в густой серой жиже, затопившей весь мир. Она пахнет потом и старой тряпкой.

Иди, признайся Пете, что изменила, может, он простит.

Я встаю, иду к двери. Едва различаю ее, она такая же серая, как и все вокруг. Коридор всасывает меня. Его холодное сырое дыхание кажется родным и нежным.

И подумай, что ты с собой сделала, Настя.

Я открываю дверь. Заношу ногу над порогом, а нога вдруг оказывается очень тяжелая.

А я приготовлю нам обед, потом позанимаемся, тогда ужин с тебя.

Я выхожу в коридор, в свой бесконечный пыльный гроб. Закрывая дверь, слышу:

Люблю тебя, все будет хорошо!

Я собирала сумку, чтобы следующим утром ехать домой. Заходила Саша и сказала, что мне не может дозвониться Петя.

Может, у тебя что-то с телефоном? Возьми вот мой телефон, позвони ему.

Саш, передай Пете, что со мной все хорошо. Просто я не хочу разговаривать.

В голове расчистилась одна-единственная полка для ясности. На ней лежало совершенно новое, болезненное осознание, что Вера меня ненавидит. По-настоящему ненавидит, а не на словах. И ненавидит просто потому, что мы с ней обе женщины. Эта ясность наступила после ее слов о том, что она любит меня.

Как же это было просто!

И как разрушительно и тяжело было думать, что я, по сути, такая же, как Вера.

Шестого мая я села в поезд, чтобы ехать домой. В плацкартном отсеке мне досталась нижняя полка. Сверху спал парень примерно моего возраста. А напротив расположились две женщины лет шестидесяти и семидесяти. Я открыла соцсеть и полистала ленту. Все новости касались инаугурации президента, о которой я совершенно забыла.

Жаль, конечно, что сегодня пришлось ехать, — сказала женщина помоложе.

Да уж, такое торжество не каждый год бывает, лучше бы остались дома, — сказала женщина постарше.

А можно нам сюда телевизор, пожалуйста, — сказала женщина помоложе в сторону проводницы, и обе засмеялись.

В ленте общежитские и журфаковские насмехались над тем, что ради одного человека перекрыли центр. Я рассматривала кадры из репортажа с опустевшим городом. Москва выглядела как в фильме, где все умерли из-за катастрофы, инфекции или радиации. Хотя нет. Катастрофы, устроенные людьми или при их участии, оставляют след, а тут из красивого города просто испарилось все живое. Солнце поливало начищенные кирпичи высоток, многоэтажек и правительственных зданий. Я увеличивала снимки и рассматривала улицы. Они выглядели точь-в-точь как наши общажные коридоры. Я представила себя на одной из них. Какая там, должно быть, тишина.

Все давали ссылку на трансляцию телеканала с розовым логотипом. Я вставила наушники и перешла по ссылке. Приходилось прислушиваться, потому что наушники пропускали все звуки поезда.

Экран поделен на две части. Слева плотный ряд омоновцев в камуфляже и черных касках надвигается на суетливую кучку людей. Под их мощными ботинками — нежная майская трава. А люди в футболках и летних платьях кажутся такими хрупкими. Справа — идеальный квадрат из кремлевских солдат. Они одеты в изящную форму и стоят посреди асфальтовой пустыни. Солдаты кричат «ура».